Любовь в Буэнос-Айресе
Шрифт:
Печень: при надрезе из нее выступает — сама или после нажатия грязно-красного цвета пенящаяся кровь. Наполненные газом пузырьки могут появляться в разных количествах, в зависимости от чего весь орган приобретает губчатый вид, либо пенистый эффект возникает лишь в месте разреза.
Желудок: его клапаны с обеих сторон сжимаются до полного закрытия; затем, с началом общей релаксации, клапаны эти и их сфинктеры также разжимаются. Содержимое желудка может мало-помалу перетечь в полость рта, в особенности если переменить положение трупа; вскоре наступает черед самопоглощения желудка под воздействием его собственных соков или желудочной кислоты, выделенной перед наступлением смерти — вследствие чего слизистая оболочка приобретает особую прозрачность и в конце концов полностью исчезает; подслизистая также претерпевает подобную трансформацию, изменяя свой цвет, покуда, наконец, мышечная ткань не обмякает, в свою очередь, и стенка желудка — сама собою или при малейшем контакте — не прорывается; содержимое желудка выливается в брюшную полость, где продолжает свое растворяющее действие, поглощая прежде всего жировую ткань.
Кишечник: стенки кишечника, растянутые образующимися в нем после смерти газами, становятся тонкими и бледными; газы скапливаются в верхней части кишечника, в то время как кровь стекает в нижнюю его
Мужские половые органы: мышцы полости, в которой находятся семенники, также подвергаются трупному затвердеванию, в результате чего содержимое их вытесняется в мочеиспускательный канал, по которому может быть извергнуто наружу.
Мышцы: вскоре после наступления смерти, часа через два-четыре, начинается трупное оцепенение, то есть сокращение и затвердевание мышц; причиной этого является сжатие тканей под воздействием образующихся в мертвом теле кислот.
Скелет: он не претерпевает сколь-нибудь значительных изменений; разложение костного мозга наступает сравнительно нескоро.
Глава XV
Грета Гарбо (знаменитая танцовщица, только что с успехом выступив со своей балетной труппой, вернулась в номер в берлинском «Гранд-Отеле», чтобы разделить радость с дорогим для нее человеком, однако тот не пришел; уже поздно, оркестр, весь день игравший в холле несколькими этажами ниже, умолк, музыканты расходятся).Вот и музыка смолкла... Какая сегодня вечером тишина! Никогда еще не было так тихо в «Гранд-Отеле»... (на глаза ей попадается корзина с цветами от поклонников).Эти цветы навевают мне мысли о похоронах. А тебе, Сюзетт?
Преданная служанка. Просто каллы, мадам.
Грета Гарбо. Сюзетт... прошу тебя, позвони в номер барона... (Служанка набирает номер, слышны гудки, никто не отвечает)
Преданная служанка. Не отвечает, мадам.
Грета Гарбо (не зная, что ожидаемый ею барон фон Гайргерн, ее любовник, со вчерашнего дня лежит, убитый, в своем номере).Попробуй еще раз, Сюзетт... (тихо, самой себе).Приди ко мне, любимый... ты нужен мне. Вчера я всю ночь не сомкнула глаз. Я была уверена, что ты придешь...
(«Гранд-Отель», Метро-Голдуин-Мэйер)
Буэнос-Айрес, 22 мая 1960 года
Прождав целый день в квартире Леопольдо Друсковича, Гладис получила чемодан с вещами, высланный ей матерью из Плайи Бланки. Она даже не смогла дать на чай курьеру, так как тот не мог разменять ей банкноту в десять тысяч песо, которую Лео оставил под тяжелыми толедскими ножницами. Первым делом она извлекла из чемодана пузырек с транквилизатором: всю ночь она не сомкнула глаз и теперь ей просто необходимо было дать отдых нервам. На часах было 18.23. Несколькими часами раньше Лео сообщил ей, что имя нового аргентинского участника, избранного на фестиваль в Сан-Паулу, будет опубликовано в вечернем выпуске крупной газеты, который выходит в 19.00. Примерно в половине восьмого, как обычно, почтальон должен сунуть газету под дверь, а три часа спустя, как предупредил Лео, Гладис должна присутствовать на важной встрече, где ей будет дан окончательный ответ. Гладис подумала, что если принять успокоительное сейчас, то чтение газетного сообщения может снова выбить ее из колеи, и потребуется принять дополнительную дозу. Среди прочего мать переслала ей бигуди и всю ее косметику. Гладис пришла в голову мысль, что закручивание волос на бигуди поможет ей успокоить нервы. К тому же, если ближе к ночи у нее достанет сил ехать на это сборище, — волосы уже будут завиты и останется их только причесать. Она постаралась растянуть завивку как можно дольше, чтобы убить время в ожидании вечерней газеты. Через четверть часа, однако, операция эта была завершена, и Гладис перешла к следующей, начав намазывать лицо питательным кремом. Это занятие, вкупе с массажом лица, отняло у нее еще десять минут.
За это время в уме ее, в обобщенном виде, протекали следующие рассуждения: поскольку психическое состояние ее действительно далеко от нормального. Лео имел право отстранить ее от поездки в Сан-Паулу; возможно, она окажется не в силах выдержать даже предстоящей ей сегодня вечером встречи в доме директора крупной муниципальной галереи; приглашение ее туда — не более чем утешительная мера, компенсация за отклонение ее кандидатуры для поездки на фестиваль, и должно рассматриваться скорее как акт милосердия, нежели профессионального признания; и ее творчество, судя по всему, представляет собой сплошной блеф; если бы это было не так, Лео послал бы ее в Сан-Паулу; а если творчество ее просто блеф, она никогда не осмелится демонстрировать его в художественных галереях, ни даже перед близкими друзьями; однако в таком случае, не выставляясь, нечего надеяться на гонорары и достаток; учитывая, что оставшиеся после Америки накопления почти растаяли, а надежды зарабатывать на жизнь творчеством теперь больше нет, ей придется браться за первую попавшуюся работу; а на любую попавшуюся работу у нее нет сил, и все же, поскольку пенсии матери явно не хватит на покрытие всех расходов, придется за нее браться; единственное занятие, которое ей действительно по душе, — ее творчество, однако, потеряв в него веру, она не сможет представить его на суд публики; если даже у нее достанет сил взяться за любую работу, это даст ей лишь средства для поддержания жизни; поддерживать жизнь же означает для нее продлевать нынешние свои мучения.
Покончив с массажом лица, Гладис откупорила пузырек со снотворным и пересчитала таблетки. Получившееся количество — двенадцать — направило ход ее мыслей в новое русло. В целом эти новые ее рассуждения сводились к следующему: двенадцати таблеток может оказаться недостаточно, чтобы покончить с жизнью; если их и впрямь окажется недостаточно, можно вскрыть себе вены лезвием бритвы, которое наверняка найдется у Лео в ванной: хотя и вполне осуществимый, этот последний план содержит ряд неудобств, главным из которых является то, что способ это болезненный и медленный — и чей-нибудь нежданный приход может помешать ее намерениям; быстрее и вернее всего было бы выброситься из окна этой квартиры, с восьмого этажа, в особенности если прыгнуть головой вниз — тут осечки быть не может; при прыжке вниз головой она будет в точности следовать инструкциям, которые когда-то в спортивном клубе в Бельграно давал ей учитель
Гладис пересыпала таблетки обратно в пузырек и закрыла его пробкой. Через мгновение вновь раскупорила. Дальнейший ход ее рассуждений свелся к следующему: хотя двенадцати таблеток и недостаточно, чтобы прикончить здоровый организм, для ее тела, пресыщенного транквилизаторами, этого хватит с лихвой; еще надежнее будет сочетание этой дозы с алкоголем — как доказало ее позавчерашнее отключение в автомобиле Лео; если уж простой коктейль из рома произвел на нее такой эффект, нет сомнений, что организм ее подорван длительным ежедневным употреблением транквилизаторов; то мерзкое обхождение, которое она перенесла со стороны Лео, будучи непростительным, все же вполне объяснимо: мужчину такого склада не могли не разъярить причуды вечно подавленной, кривой на один глаз и вдобавок бесталанной женщины, как она; коли уж от ромового коктейля она потеряла сознание, то двенадцать таблеток, запитые виски, без сомнения отправят ее на тот свет; пусть даже нынешние ее опусы бесталанны — но в прошлом у нее было по меньшей мере одно удачное произведение, премированное на Осеннем Салоне, которое она с удовольствием показала бы Лео, ведь работа эта является собственностью музея и должна храниться где-то в государственных запасниках; и хотя автору «Икара» ее шедевр не понравился, может статься, Лео бы он пришелся по вкусу; а если художник хотя бы однажды в своей жизни создал нечто стоящее, не исключено, что ему это удастся еще когда-нибудь; и хотя последний ее художественный эксперимент провалился, он, возможно, все же не ниже уровнем, чем заурядные поделки Марии Эстер Вилы; последние просто не заслуживают названия экспериментов; будь она в силах это сделать — не преминула бы выставить свое творчество и работы своей соперницы на всеобщее обозрение, чтобы очевидно стало различие между тем и другим; впрочем, несмотря на высокий, мировой уровень культуры бразильской публики, не исключено, что ее произведения были бы более понятны аудитории, говорящей с нею на одном языке и близкой ей по корням, — то есть, аргентинцам; в таком случае лучшей публики, чем в Буэнос-Айресе, ей не сыскать; и тогда ей необходимо сегодня отправиться в гости к директору галереи и принять его предложение; Лео передал ей это предложение в полной уверенности, что она откажется; если она все же отважится появиться в доме у директора галереи, то непременно заявит, что кандидатура ее была отклонена волей одного из членов жюри, который руководствовался при этом личными и весьма спорными мотивами; нет, если уж действительно задаться такой целью, лучше изложить все письменно и зачитать на этом ночном приеме или заучить наизусть формулировки своего обвинения, чтобы в решающий момент не оробеть и не стушеваться при всем честном народе.
Она отыскала бумагу, карандаш, однако внимание ее было чересчур рассеяно. Она сварила себе чашку кофе и принялась отхлебывать маленькими глотками, смакуя: кофе ей был запрещен, так как слишком возбуждал ее. Она пыталась придумать форму, в которой могла бы обратиться к собравшимся на приеме, — и не знала, с чего начать. Подходящая к случаю фраза никак не приходила ей в голову. От напряжения у нее сдавило виски, пульс участился. Она бросила карандаш и растянулась на кровати. Чуть погодя взглянула на часы: до прихода почтальона с вечерней газетой оставалось еще минут сорок. Не принять ли успокоительного? — подумалось ей, но она тут же отклонила эту мысль, боясь, как бы после лекарства на приеме не выглядеть заторможенной. Она представила себе того давнего юношу, автора «Икара», о котором давно уже не вспоминала, — как бы он выглядел в этой комнате, среди обстановки и вещей Лео. И спросила себя, не постарел ли он за это время: все же тот был старше нее. Теперь ему, должно быть, было лет сорок. Гладис автоматически положила руку на клитор и принялась поглаживать его. Пульс ее понемногу успокаивался. Она старалась восстановить в памяти черты юного художника, которые успели стереться за минувшие с той поры два десятка лет. Никакого наслаждения Гладис не испытала: лишь успокоила нервы и дала занятие рукам. Пока, наконец, еще до ожидаемого часа под дверью не раздался шорох подсовываемой газеты.
На второй полосе была помещена рамка с объявлением о том, что представлять Аргентину на Бьеннале Сан-Паулу избрана Мария Эстер Вила, — без какого-либо упоминания о прежней кандидатуре. В соседней колонке сообщалось, что в программе Театра Колумба на этой неделе — спектакль «Турандот». Далее шли заметки о других новостях культурной жизни. Ход ее мыслей, при беглом просмотре всех этих публикаций, в общих чертах был следующим: несмотря на давнее желание, ни разу в жизни не была она на опере Пуччини «Турандот», а теперь, вероятно, уже никогда и не побывает; в таком случае, еще меньше шансов у нее прослушать цикл лекций по парапсихологии — область, которая страшно ее занимала, — на факультете философии, объявленный на следующий месяц; в отношении намечающихся на неделе кинопремьер ей никогда не узнать, увенчались ли они успехом или провалом; однако если ей вдруг все же суждено увидеть «Турандот», это будет означать, что она сумела пережить сегодняшний кризис и, таким образом, сможет посетить и кинопремьеры — хотя всем им предпочитает оперы — как объявленную на этой неделе, так и те, что будут в репертуаре на следующей неделе, в следующем месяце, через год; количество опер, на которых она не бывала и хотела бы побывать, велико — однако скорее всего ей не суждено увидеть ни одной; равно как узнать результат автопробега, объявление о котором напечатано в конце страницы; даже если ей и удастся преодолеть кризис, она может не узнать этого результата, поскольку автоспорт никогда ее не интересовал; что касается гороскопа — на завтрашний день, поскольку газета вечерняя, — то, хотя она и не верит в темные астрологические измышления, на сей раз его можно считать верным, поскольку ее знаку предсказывается, в профессиональном плане, обострение отношений, что может привести к серьезным конфликтам, в эмоциональном плане — тенденция к нестабильности, в финансовом — сложности, связанные с попыткой влезть в неоправданные расходы, и, в качестве резюме, рекомендуется гибкость, как норма поведения на грядущий день; коли все это так, то завтрашний день обещает быть для нее не легче нынешнего.