Любовь в эпоху перемен
Шрифт:
Кряхтя, вернулся дед, доложил, что у Зои всего-навсего растяжение связок, и плюхнулся на кровать, отозвавшуюся пружинным лязгом. Лежали в молчании. Москвич несколько раз перевернулся с боку на бок и вздохнул.
— Это ты сразу брось! — утешил Маркелыч. — Такую девку знаешь сколько выхаживать надо! И то — хрен выходишь. Тут один, райкомовский, колобок, считай, уж год к ней подкатывается — и все мимо трюма. Ты поспи! Может, приснится что хорошее. Я-то сам, как жену схоронил, только во сне теперь по бабам и прыгаю. Умри она лет десять назад, я бы еще к кому причалил. Нет, домучилась, когда и мне в холодный отстой пора.
— А Сталин вам зачем? — спросил спецкор, чтобы сменить тему. — Любите его, что ли?
— Любить-то мне его особо не за что. Он моему отцу десять лет без права переписки впаял. Понял, да? Но уважаю. Справедлив был. Собственного сына для Отечества не пожалел. Так и сказал: я, мол, солдата на маршала не меняю!
— Он и отца вашего не пожалел.
— Это верно. Но и батя, пока самого не взяли, тоже народ к стенке прислонял. Идейный был. От Бога меня ремнем отучал. Мать креститься при нем боялась — сразу в ухо. А без веры как без якоря. Вот и остался нам Иосиф Виссарионович…
— А Ленин?
— Тоже вроде ничего, но картавый. Ладно, парень, давай спать — я утром на анализы записался. Помру с диагнозом…
Во сне Скорятин изо всех сил бежал по бесконечному перрону, догоняя набиравший скорость поезд, и старался заглянуть в освещенное окно вагона, чтобы разглядеть женщину, сидевшую в глубине купе. Она была похожа на Зою и Марину одновременно. Но понять окончательно, кто это, не удавалось: пассажирка, закрыв лицо руками, плакала. Внезапно платформа кончилась, Гена оттолкнулся ногами от края — и полетел…
…В дверь постучали, и Мятлева звонко крикнула:
— Подъем!
— А?! Что?
— Пионерская зорька.
Он приземлился, открыл глаза и обнаружил в комнате солнечное утро. Как встал и отбыл в поликлинику Маркелыч, спецкор не слышал. Зоя, осторожно ступая на обмотанную эластичным бинтом ногу, аккуратно складывала на стуле вычищенную и выглаженную одежду гостя.
— Вставайте, будем завтракать! — и вышла.
Скорятин оделся и, по возможности утишая неизбежные гигиенические звуки, посетил скорбный туалет с древним чугунным бачком, обметанным каплями конденсата. Потом он умылся. Газовая колонка жутко шипела, а кран с резиновым наконечником выплевывал то ледяную воду, то кипяток. Стол в Зоиной комнате был уже накрыт. Библиотекарша испекла блинчики с изюмом, к ним подала густую желтую сметану в вазочке, а кофе заварила в старинной турке с костяной ручкой.
— Может быть, предпочитаете растворимый? — спросила она.
— Нет, не люблю химию.
Завтракая, он исподтишка осмотрелся. На стене полки с книгами, над проигрывателем портрет певца Юрия Гуляева, недавно умершего от рака. Из-за шифоньера выглядывает спортивный алюминиевый обруч, в углу стоит педальная швейная машинка, над креслом-кроватью — фото в ракушечной рамке: девочка, трогательно похожая на Зою, сидит под пальмой на лавочке, приникнув к молодой грустной женщине с гладкой учительской прической. Внизу — белесая витая подпись: «Гагры, 1970 год».
— Вы? — спросил он.
— Я с мамой…
По тому, как она это произнесла, стало ясно: мамы давно нет на свете, а папа если и был, то сплыл. Расспрашивать Гена не решился, помня завет тестя: «С женщинами как с бабочками: главное — не спугнуть».
— Изумительные
— Это так, на скорую руку. Приезжайте летом! Я с земляникой пеку.
— А вот и приеду! На работу не опоздаете?
— Нет, отпрошусь — нога болит.
Скорятину страшно не хотелось уходить, но он понимал: засиживаться нельзя. Если хочешь вернуться, уйди раньше, чем надоешь. Спецкор встал и откланялся легко, элегантно — с необязательной улыбкой на лице и тоской в сердце. Гена заскучал, еще не перешагнув порог. Зоя, хромая, проводила до двери.
— Когда уезжаете?
— Не знаю. Мне еще надо встретиться с Веховым.
— Будьте осторожны, он очень нехороший человек!
У подъезда на лавочке сидели три старушки. Одна, в панаме, похожая на телевизионную Маврикиевну, читала «Новый мир», две других, в платочках, лузгали семечки. Рядом бродили куры и, склоняя набок головы, следили за шелухой, отлетавшей от впалых уст, гурьбой бросались на добычу, клевали, разочаровывались и снова с надеждой смотрели на пенсионерок, а те в свою очередь провожали московского гостя осуждающими взглядами.
…Булькнул мобильник — пришла эсэмэска от дочери: «Получила. Сп-бо!».
«Пжлста», — ответил отец и поискал сочувствия в добрых глазах Ниночки.
«На бабушку Марфушу тоже похожа…» — решил он и нажал кнопку селектора:
— Слушаю, Геннадий Павлович!
— Оль, я бы пожевал чего-нибудь…
— Ясненько. Чай или кофе?
— Чай. Зеленый.
24. Книгоноши
Возле флигеля, под цветущей яблоней, сидел Вехов и сам с собой играл в дорожные шахматы. Крошечные черно-белые фигурки со штырьками втыкались в отверстия на доске, и никакая тряска в пути не могла помешать партии. Очень удобно! Бледное лицо правдоискателя было озарено чистой шахматной мыслью. Рядом с ним, на скамейке, лежал газетный сверток, перетянутый шпагатом.
— Вы ко мне? — глуповато спросил журналист.
— К вам… — вскинулся книголюб.
— И давно ждете?
— С вечера.
— Не понял.
— Значит, все это — правда?
— Что — правда?
— Водка, баня, голые комсомолки и прочие номенклатурные радости. Дешево же покупаются «золотые перья»!
— Что за чушь! Я попал под ливень. Пришлось ночевать у знакомых…
В доказательство он развернул плечи, хрустнув затвердевшей замшевой курткой.
— Шучу, шутка юмора, — на лице Вехова появилась перевернутая улыбка. — Да мне и не важно. Сам ненавижу, когда лезут в личную жизнь. Ах, она совсем еще девочка! Ах, как вам не стыдно! Стыд — часть удовольствия. Но не в этом дело. Вчера нам так и не удалось поговорить. Геннадий Павлович, у вас, надеюсь, найдется для меня десять минут? Вы ведь по моему письму сюда приехали?
— Отчасти.
— И Болотина, конечно, сказала вам, что я ворую у нее книги?
— А вы не воруете?
— Нет. Честное благородное слово.
— И книги, значит, не пропадают?
— Пропадали. Но клуб «Гласность» к пропаже отношения не имеет.
— А вы лично?
— К сожалению, имею. — Вехов виновато вздохнул.
— Можно поподробнее?
— «А из зала мне кричат: “Давай подробности!”», — кивнул правдолюб. — В библиотеке отличный КОД…
— Какой кот?
— КОД. Фонд книг ограниченного доступа.