Любовь в изгнании / Комитет
Шрифт:
Конец кошмару!
Тогда зачем пистолет?
В тот же миг стало ясно — зачем. Ясно, что мне уже не выйти отсюда.
Дрожащими непослушными пальцами размял сигарету. Закрыл глаза и попытался перебрать ушедшие годы, ища в них какой-нибудь смысл и силы для сегодняшнего сопротивления.
Идеалы. Как много они значили в юности!
Трудно поверить, но по мере взросления мне ни разу не пришло в голову усомниться хотя бы в какой-то их части. С течением лет самые наивные и нежизнеспособные тихо отмирали, но за оставшиеся я цепко держался, пытаясь как-то совместить их с законами реальной жизни.
Сколько нужно
Я избегал споров на подобные темы, искренне думая, будто сомнениями предаю их — мои идеалы. И что они мне, в конце концов, дали? Неверие и опустошенность.
Но должна быть хотя бы капля смысла в бурной и, вроде бы, наполненной важными делами прошлой жизни!
Похоже, смысл остался только в одном — в работе над тайной Доктора.
Я открыл глаза.
Коротышка в упор сверлил меня сходящимся взглядом.
Пришлось улыбнуться как можно беззаботнее. — Никак не проснусь! Не желаете ли выпить для бодрости кофе? — Как вам угодно.
Мы направились в кухню. Коридорное зеркало, мимо которого я проходил, на секунду показало мое несвежее, измученное лицо с красными глазами и воспаленными веками.
Начались привычные кухонные хлопоты.
— Вы не возражаете против кофе по-турецки?
Он угрюмо промолчал, уткнувшись в книжные полки.
Меня это мало смутило; как известно, молчание может означать согласие.
Главное — найти подходящую джезву. Пожалуй, вот это, среднего размера.
— Сколько сахара?
Беспорядочно листая первую попавшуюся книгу, Коротышка настороженно сверлил меня взглядом.
— Немного.
Маленькой ложки на кухонном столе не оказалось — она нашлась все в том же ящике. Рядом с тесаком.
Сердце подпрыгнуло… Я вынул ложечку, спокойно задвинул ящик, насыпал сахар и кофе, залил водой и поставил джезву на огонь. Сразу же вымыл и вытер ложечку. Открыл ящик, положил ее на прежнее место рядом с ножом, быстрым внимательным взглядом осмотрел блестящее лезвие. Не спеша, задвинул ящик, стараясь не закрывать слишком плотно.
В джезве перемещались слабые, крошечные течения. Они становились все злее и хаотичнее и, стремясь вырваться наружу, вдруг подняли в яростном кипении толстую лепешку пористой пены.
Я чуть не упустил кофе.
Быстро снял джезве с огня, выключил газ. Расставил чашечки. Впервые за долгое время мне было легко и спокойно — я знал, что делать дальше.
V
Сегодня Комитет пригласил меня во второй раз.
К назначенному времени ОНИ были в сборе, и старик-охранник без всяких вопросов сразу же впустил в комнату.
В ней царила скорбь невосполнимой утраты.
Знакомые персонажи (кроме, разумеется, Коротышки) сидели за длинным столом в прежнем порядке — во главе с ничего не видящим и почти ничего не слышащим, но все еще живым председателем.
На лацканах пиджаков мужчин топорщились траурные банты, вдоль стен теснилось невообразимое множество венков с блестящими черными лентами и большими карточками, на которых крупными буквами было написано имя приславшего венок. Все это производило большое впечатление.
Комитетчики,
От нечего делать я принялся читать на венках имена скорбящих.
Никогда бы не подумал, что причинил горе такой массе знаменитых современников. Шутка ли, среди них президент США Картер и первая леди, вице-президент Уолтер Мондейл, советник по национальной безопасности Бжезинский, бывший государственный секретарь Киссинджер, несколько бывших президентов, в том числе Никсон, Форд, президент международного банка Макнамара, Рокфеллер, Ротшильд, члены правления компании «Кока-кола», директора международных банков, военных концернов, компаний по производству жевательной резинки, сигарет, лекарств, электронной техники и электрооборудования, нефтяных компаний, правительств Франции, Западной Германии, Англии, Бельгии, Италии, Австрии, директора компаний «Мерседес», «Пежо», «Фиат», «Форд», «Боинг» и, наконец, император Японии. Но это еще не все. Израильский премьер-министр Бегин, его министры Даян и Вейцман, главы военных режимов Чили, Турции, Пакистана, Индонезии, Боливии, Филиппин, президент Заира Мобуту, арабские короли и президенты, члены семьи бывшего иранского шаха, «Мама Док» с Гаити, руководители КНР, Румынии, Южной Кореи, правительство Австралии.
Сдвинутые в огромную кучу, маялись венки с карточками от самых блестящих деятелей арабского мира. Руководители правящих партий, ответственные работники в области идеологии, государственной безопасности, обороны, планирования, строительства, «доктора» всех мастей, включая, разумеется, и моего соотечественника — самого «блестящего» из всех. Мне надоело напрягать зрение, разбирая имена в дальнем углу, и я повернулся к столу.
Большинство сидевших за ним было мне знакомо по предыдущим встречам и, хотя их лица закрывали зловещие черные очки, многих удалось опознать. Все были угрюмы и замкнуты.
До сегодняшнего дня я дважды имел счастье видеть беспросветную мрачность этих лиц, привык к ней и даже перестал замечать. Но сейчас ОНИ выглядели необычно, и, поначалу до меня не доходила суть такой перемены.
Помогла Анис, и даже не она сама, а ее наряд — военная форма с красно-золотыми знаками отличия. Ого, вот так Анис! Кроме нее в мундирах были двое мужчин, но не те, кто носил их раньше, а совсем другие — прежние штатские. Поискав глазами, я нашел бывших военных в обычной гражданской одежде, причем одного из них — с большим трудом, настолько изменил его деловой костюм.
Боже, что значит это массовое переодевание? Еще вчера я был уверен, что Комитет состоит из военных и штатских, а теперь не могу понять, с кем имею дело: с военными, иногда переодевающимися в гражданскую одежду, или со штатскими, почему-то вдруг напялившими на себя мундир? И что лучше?
С одной стороны, если ОНИ — военные, отказавшиеся от своей формы, то можно надеяться на смягчение их бескомпромиссности и суровости.
С другой, если все штатские, но даже Анис, будучи женщиной (хотя совершенно неженственной), надела мундир, то вряд ли можно найти более убедительное свидетельство того, что по отношению ко мне Комитет занял предельно жесткую позицию.