Любовь в отсутствие любви
Шрифт:
Страдания, пережитые в Лондоне, утихли, стоило осознать, что с Англией покончено навсегда. Они неслышно растворились в сером парижском воздухе, вобравшем в себя столько горя, что одним больше, одним меньше — какая, в сущности, разница.
Подруги и знакомые в один голос отговаривали от отъезда. Они были уверены, что Моника поехала в Париж развеяться, а оказалось, что она собралась купить там квартиру. Мадж, та просто рвала и метала.
— Ты же там пропадешь! — Она убеждала и осуждала одновременно. — В Лондоне у, тебя есть я, Ричелдис, друзья, в конце концов…
В друзьях-то и была загвоздка.
— …Ты не представляешь, как важно, чтобы рядом были люди, к которым можно в любой момент заглянуть на огонек.
Мадж знала, что говорила. По части «заглянуть на огонек» или на воскресный обед — особенно без приглашения — ей не было равных. Моника же к двадцати пяти годам пришла к выводу, что друзья и незваные гости приносят одно беспокойство. И что прелести одиночества с лихвой окупают его печали.
Взять, к примеру, такую прозаическую вещь, как еда. Живя одна, можешь есть что хочешь и когда
Эту неделю она тихо радовалась жизни. Противная простуда прошла, сменившись восхитительной легкостью. Избавление от тяжкого недуга приносит исступленный восторг, а тут просто радуешься, что нет ни ломоты, ни озноба и что тело тебя слушается, как ему и подобает.
С русским языком дело тоже обстояло неплохо. Выучив когда-то немецкий и итальянский настолько, чтобы довольно бегло читать на обоих языках, мисс Каннингем решила направить свою жажду знаний в какое-нибудь другое русло, например, заняться греческой философией, изучить диалоги Платона. Но судьба распорядилась иначе, неожиданно пробудив в Монике интерес к славянской культуре, а с чего же еще начинать, как не с изучения языка. И вот уже полгода, как она брала уроки у некоей Агафьи Михайловны Богданович. Обратиться к ней Монике посоветовали в Библиотеке Британского Совета. Грузная, неповоротливая, с невыразительным лицом, преподавательница, к вящему удовольствию своей ученицы, нередко подходила к тускло поблескивавшей иконе и что-то бормотала. Видимо, тосковала по родной Туле и блаженной памяти временам царя-батюшки. Муж Богданович служил в советском посольстве. Агафья Михайловна маялась от скуки и охотно брала учеников, дабы развеять оную. Отношения между учительницей и ученицей ни на йоту не выходили за рамки учебника. Их объединяли лишь залоги, наклонения, множественное число, пополняющийся словарный запас и увлекательнейшее, с каждым разом представляющее все меньше трудностей чтение «Капитанской дочки». Ничто не помогает коротать время лучше, чем изучение языка. Моника получала бездну удовольствия. Ее душа рвалась навстречу приключениям, правда, рвалась не сильно, но, согласитесь, бороздить волны неведомых морей и океанов можно и с помощью одного только воображения. Она находила в этом то, что, по словам ее подруги Белинды, человек ищет и так редко находит в любви.
Русский язык на какое-то время захватил ее целиком. Кстати, мы забыли упомянуть страсть Моники к вышиванию. У нее была голубая мечта — смастерить полотно во всю стену в стиле французских мастеров семнадцатого века. Время летело незаметно: утром — русский, вечером — рукоделие, в промежутках — неспешные прогулки по Люксембургскому саду, озаренному сумеречным сиянием (лето выдалось на редкость пасмурное), и трапезы, которые Моника обдумывала самым тщательным образом. Ей полюбился небольшой ресторанчик неподалеку от дома, на бульваре Инвалидов, особенно фирменные оливки с косточками. Впрочем, она и дома любила устраивать себе маленькие праздники. Разве можно отказать себе в удовольствии забраться в постель, прихватив с собой баночку икры, ломтик лимона и серебряную ложечку. Моника знала с десяток лакомств, которые приобретали совершенно особый вкус именно в постели: бисквиты с анчоусами, сваренные вкрутую яйца, макаронные завитушки, политые нежным сметанным соусом и приправленные луком и базиликом, холодное перепелиное мясо, плитка шоколада «Марс», франкфуртские колбаски, малюсенькие репки (особенно вкусные с чесночным маслом), сладкий творог с мускатным орехом и сливками (а то и без сливок), pur'ee de pommes de terre [9] (объедение!) с вчерашней подливкой, консервированная чечевица, треугольнички сыра бри, кулечек вишен, банан. Вся эта снедь приобретает волшебный вкус, если ее поглощать лежа. Разве с гостями так покайфуешь? Вместо того чтобы уютно свернувшись калачиком поедать бананы, перелистывая «Фридриха Великого» Джейн Карлайл, [10] надо готовить ужин, накрывать на стол, а перед этим еще тащиться в магазин, что-то покупать, резать, стряпать, вести светскую беседу и при этом ломать себе голову, довольны ли твои гости. Когда людей связывают сексуальные отношения, тогда сразу понятно, изображает гость удовольствие из вежливости или нет. И так ли уж необходимо переходить к так называемому десерту. Ведь существует множество ничуть не менее приятных способов провести время вдвоем, например, погулять, сходить в кафе, в театр… Такая полудружба может тянуться годами — никого ни к чему не обязывая, не обременяя никого излишним счастьем и при этом согревая душу.
9
Яблочное пюре (фр.).
10
Карлайл Джейн (1801–1866) — шотландская писательница.
Леди Мейсон была больше, чем просто гостьей, — она была лучшей подругой. Но ее всегда было так много, что на четвертый день мисс Каннингем начала себя чувствовать не в своей тарелке. Ну скажите, разве можно скучать в Париже? Оказывается, можно. Леди Мейсон явно не знала, куда деть свою кипучую энергию. Моника изо всех сил старалась развлечь подругу. Она, высунув язык, бегала доставать билеты на «Таможенника Анри» [11] в Гран-Палас, на импрессионистов в галерею Же де Пом, на Ватто —
11
Руссо Анри Жюльен Феликс (1844–1910) — французский художник-примитивист, самоучка. Прозвищем «Таможенник» Руссо обязан службе на парижской таможне.
— Я не собираюсь снова вешать на себя это ярмо. Будь он хоть принц! — Белинда взмахнула рукой с зажатой в ней сигаретой «Фальстафф». (Какой у них поганый запах, машинально отметила Моника, теперь ее уютная квартирка на рю де Бургонь будет вся прокурена.) — Видать, Бог уберег. А может, своих мозгов хватило не вляпаться в очередную глупость? Ну хоть раз в жизни? — Она с надеждой посмотрела на Монику.
Честно говоря, мозги леди Мейсон, известной искательницы приключений на свою голову (выкрашенную сегодня в дурной платиновый цвет), обладали свойством впутывать эту даму в самые немыслимые авантюры. Отпечаток бурно прожитых лет был явственно виден в безжалостном свете электрической лампы. Впрочем, бронзовая от загара кожа была гладкой, как у ребенка. Курение не попортило красивые зубы. Вот только глаза прятались за темными очками, скрывавшими болезненную желтизну белков. Белинда чем-то напоминала ящерицу: суетливая, вся обтянутая кожей — от кончиков пальцев в дорогих лайковых перчатках до серого длинного плаща. В ушах и на шее сверкали бриллианты. Моника рядом с ней выглядела совсем девчонкой — отсутствие семейных забот и неурядиц придавало ее лицу выражение удивленного простодушия. Полотняная юбка, красный кардиган из овечьей шерсти, практичные и удобные туфли без каблуков, короткая стрижка, никакого макияжа — одним словом, «серая мышка».
— Раз в жизни? Ну не знаю… — Во взгляде Моники явственно читалось сомнение. — И что, действительно хватило? И как ощущения?
— Отвратительно.
Они похихикали, но, будучи посвященной в трехмесячную эпопею подружкиной любви, Моника понимала, что та пребывает в крайне растрепанных чувствах. Собственно, события разворачивались по привычному сценарию. На очередной вечеринке Белинде в очередной раз показалось, что она наконец-то повстречала своего принца (на этот раз им оказался какой-то анестезиолог). Дальнейшие события разворачивались как по нотам: провожание домой, роскошный букет после бурной ночи, недолгие встречи. Постепенно «большое и светлое чувство» стали омрачать недомолвки и мелкая ложь, а в результате — смятение чувств, упреки, подозрения, скандалы: то его жена обнаружит дамскую зажигалку в машине благоверного, то унюхает аромат не своих духов, несущийся от мужниного пиджака, то обронит замечание по поводу «вон той машины», которая явно неспроста уже который раз попадается ей на глаза. В общем, имели место все ингредиенты компота под названием адюльтер.
— Я чуть не налетела на него в «Хэрродс». [12] Он был с детьми… — Белинда пошла рассказывать по второму кругу, но Моника не перебивала. — Еле успела спрятаться за колонну… Ощущение непередаваемое.
— Еще бы.
— Вот скажи, ты же такая умная, ну скажи, почему мне так не везет? Не жизнь, а сплошное расстройство. И ведь каждый раз напарываюсь на одни и те же грабли.
— Ты слишком открытая. Слишком доверяешь людям. Я так не могу. Хотя иногда об этом даже жалею. Хочется порой чего-то такого…
12
Знаменитый лондонский универмаг.
— В твоей жизни такогобыть не может, — авторитетно заявила Белинда. — Ты другая, и мы тебя любим такую…
— Погоди обо мне, — перебила Моника. — Так чем все закончилось-то? Чем сердце успокоилось, если успокоилось, конечно?
— Я выдала ему зажигательную речь. О том, как я представляю себе жизнь. Сказала, что нам больше не стоит встречаться.
— Он внял?
— Нет, конечно. Ну, хоть высказалась, и то ладно. Еще не хватало, чтоб страдали его дети! Не могу, не хочу, хотя люблю его ужасно.
Бел потянулась стряхнуть пепел. Рука дрожала. Моника сочувственно вздохнула:
— Бедолажка ты моя.
Помолчав минутку, леди Мейсон с обидой протянула:
— Везет тебе, ни потрясений, ни разочарований, все ровненько, аккуратненько…
— Ага, как в гробу…
— А тут живешь и не знаешь, как выпутаться из паутины, облепившей тебя Прошлым.
— У меня нет прошлого.
— …Бродишь по комнате, полной старого хлама, натыкаешься на груды ненужного тряпья, набиваешь синяки об рухлядь, именуемую мебелью… А выбросить все это рука не поднимается… Цветочные горшки, арфа, пианола, собачка, диван, непонятно как втиснувшийся в этот бедлам…