Любовь в ритме танго
Шрифт:
Фернандо обнял меня за плечи, потом начал говорить о том, о чем я менее всего ожидала услышать.
— В Гамбурге много испанских клубов, ты об этом знаешь? Почти все открыты эмигрантами, республиканцами-беженцами. Это места, где можно встретить кого угодно — от детей до стариков, которые приходят туда, чтобы поговорить по-испански, полакомиться тортильей в баре, поиграть в карты, просто поболтать… Мой отец никогда не водил меня ни в одно из таких мест, потому что для него было сущим наказанием там находиться. Он живет только рядом с немцами и по-немецки говорит великолепно, он ничего не хочет знать об Испании, ничего. Он не пьет испанское вино, потому что считает, что итальянское лучше, хотя все знают, что оно хуже. Однако он все же продолжает говорить «черт» по-испански каждый раз, когда кто-то действует ему на нервы. Я помню, что
— Тебе не холодно? — вдруг прервал Фернандо свой рассказ. Ничто из того, о чем он рассказывал, меня не увлекало, но мне нравилось его слушать.
— Так, вроде бы не очень холодно. Самое плохое — когда туман, и дождь все время идет, так говорил Хусто. Когда начинает идти дождь, это самое неприятное, потому что не знаешь, когда он закончится. Иногда зарядит и идет постоянно, без перерыва.
— То есть моросит.
— Да, именно так он и говорил. В общем, Гюнтер и я иногда к нему захаживали. Нам было приятно пропустить по рюмочке и поболтать с ним, а точнее говорил только он, а мы слушали, временами очень долго. Однажды вечером, примерно шесть или семь месяцев назад, мы пришли туда, чтобы посидеть в баре как обычно, и заговорили о женщинах. Мы знали, что он скажет, что ему не очень нравятся немки, хотя это не правда, он лгал и общался со многими из них.
— Он хвастун?
— Нет, но он очень веселый, по дружбе он может рассказать много невероятных историй на жутком немецком, мы много раз видели, как он это делает. Как-то раз он сообщил нам, что в Испании есть женщины, у которых фиолетовые соски, а мы ему не поверили. Гюнтер сказал, что они скорее темно-лиловые, как у индонезийских женщин, либо коричневые, темно-коричневые, как у арабок. Но Хусто не согласился, он сказал, что они именно фиолетовые, что он и хотел сказать, что они фиолетовые, что он не ошибся. Я, честно говоря, не мог ему поверить, потому что у всех женщин, которых я тогда знал, были розовые соски, темно-розовые или светло-розовые. Темные я видел у одной таиландки и у одной негритянки. Но он мне сказал, что я просто никогда не видел настоящих женщин, а когда мне доведется побывать в Испании, следует восполнить эти пробелы в знаниях. Когда я приехал сюда, то каждый раз при виде женщины меня мучил вопрос, какого цвета ее соски, и никак мне не удавалось приблизиться к ответу. При этом я продолжал думать, что Хусто что-то напутал в словах и женщин, о которых он говорил, на свете не существует. Я так думал до тех пор, пока не познакомился с тобой. Я смотрел на тебя и думал, что у тебя они должны быть фиолетовыми. Поэтому, наверное, тебе и казалось, что я смотрю на тебя предвзято… Теперь ты здесь, и тебе все известно.
Он поднял одеяло, чтобы посмотреть на меня, и в слабом предрассветном свете подтвердились его ожидания.
— Они фиолетовые…
— Да.
Фернандо наклонился прямо надо мной и впился губами в правый сосок с такой силой, будто хотел его откусить.
— Тебе так нравится? — спросил Фернандо.
— Да, очень.
Я не могла запретить Фернандо ласкать меня, я словно оцепенела от слов, которые он произнес ранее, — о том, что его основным желанием было проверить, какого цвета мои соски — коричневого или фиолетового. Я не хотела верить в то, что он искал ответы на вопросы как натуралист. Секрета больше не было. Но все же я обняла Фернандо, обхватила его лицо ладонями и поцеловала в губы. Он в ответ крепко обвил мое тело ногами. Мне нравилось наблюдать за его возбужденным членом, трогать его и чувствовать
— Эта штука… — пролепетала я, — я хочу, чтобы…
Фернандо улыбнулся.
— …она мне нравится!
Он расхохотался, положил член мне между ног и начат продвигать его в меня.
— Любишь? Но если ты привяжешься к нему, то никогда больше не захочешь ни какого другого мужчину.
— Да ладно, Фернандито! В какой книжке ты это вычитал?
— Хотел повеселить тебя, девочка, прежде чем мы с тобой займемся…
Он не закончил фразу, и все началось снова, раздавались стоны и крики, потолок то приближался, то удалялся от меня. Ничего больше не существовало, только я и Фернандо, который энергично входил в меня, при этом крепко держал меня, чтобы я не ускользнула, а он двигался все быстрее и быстрее. Его глаза покраснели, пространство вокруг нас буквально раскалилось. Фернандо разжег во мне огонь и сам же потушил его, тяжело опустившись на меня и впиваясь в кожу моих бедер, пытаясь отдышаться. Никогда прежде и никогда потом мы не были так близки. Я понимала, что начинается новый этап моей жизни, что теперь вокруг меня вырастет еще более толстая стена одиночества, чем была прежде. Я любила Фернандо невероятно сильно, но чувствовала, как он удаляется от меня.
Когда я пришла в себя и поняла, что все закончилось, я по-новому посмотрела на любимого, я не переставала думать о том, что он сказал о моих сосках, теперь его любопытство было удовлетворено полностью. Фернандо улыбался, и мне пришлось улыбнуться ему в ответ. Я решила повторить его слова, а вместе с ними голос и интонации.
— Ты молодец, Отто.
— Это следовало мне сказать раньше.
— Ладно, на самом деле мне показалось, что некоторые вещи стоило делать иначе…
Мне казалось, что нет необходимости говорить неправду или утешать его, хотя мне стоило немалых усилий решиться на этот шаг.
— Конечно, — пробормотал он, и у меня создалось впечатление, что ему немного стыдно, — я знаю, я почувствовал, что надо было быть… немного… немного более нежным…
— О, нет!
И тут я обняла его с силой, на которую только была способна, решила, что он сейчас заплачет, но он сдержался, мы с ним перекатились на метр в сторону, завернувшись в одеяло. Мы оба смутились, но я сильнее.
— Скажи мне, пожалуйста, если тебе было плохо, — прошептал Фернандо.
— Ты меня бросишь?
— Что? — он посмотрел на меня с таким искренним удивлением, что я решила, что он меня плохо расслышал.
— Бросишь ли ты меня? Думаешь ли ты сбежать, потому что ты просто не отдавал себе отчета в том, что делаешь…
— Нет. Зачем мне это делать?
Фернандо был искренне удивлен, и я пожалела о своих словах.
— Тогда все будет хорошо.
Утренний свет начал пробиваться сквозь щели нашего убежища. Светало, но солнца еще не было видно. Мне не хотелось, чтобы оно вообще всходило, хотелось пролежать в этой пещере всю мою жизнь, продолжая сегодняшнюю ночь. Но я понимала, что ночь рассеется, как сон, мне придется вернуться домой, подняться по скрипящим ступенькам и рухнуть в кровать прежде, чем проснется Паулина, которая вставала с первыми криками деревенских петухов. Теперь мне следовало сказать об этом Фернандо, который лежал на спине и не смотрел на меня.
— Нам нужно собираться, уже шесть утра, — наконец сказал Фернандо.
Он посадил меня на мотоцикл, завел его, и мы поехали. Мы старались ехать тихо. Мне казалось, что ни один из нас совершенно не хочет спать. Было страшно, я никогда не возвращалась домой так поздно, даже по праздникам. С другой стороны, мне было страшно из-за того, что еще один вопрос остался без ответа, а мне было необходимо знать.
— Послушай, Фернандо… А Хельга? Как у нее дела?
— А, Хельга… — протянул Фернандо.
Мне показалось, что мой вопрос стал для Фернандо неожиданностью, прошло несколько минут, прежде чем он решился ответить.
— Ну… У нее все хорошо, более или менее.
— Что ты имеешь в виду под «более или менее»?
— Ну, у нее… — Фернандо опять мямлил, как будто ему приходилось тщательно подбирать нужные слова, — она из католической семьи.
— Я тоже.
— Да, но здесь это не так важно. Вы все католики.
— А в Германии не так?
— Нет. Католиков там меньшинство, и относятся они к своей вере очень серьезно.