Любовь в ритме танго
Шрифт:
В моем представлении Рейна не была похожа на нашу мать — ей недоставало жизненного опыта. Мне не приходило в голову, что если бы я родилась пятьдесят лет назад, мне многое было бы понятнее и я не стала бы думать об этом бессонной ночью. Я не подозревала, что если бы я родилась на Севере, где никогда не было гражданских войн, то для меня бы этот вопрос и вовсе не существовал. На Севере родились авторы почти всех книг из библиотеки моей сестры. Я не решалась предположить, что, если бы родилась не в Мадриде, возможно, я никогда бы не услышала это слово, которое в остальных местах Испании, где говорят на кастильском языке, не имеет столько значений.
Люди с высшим образованием говорят на другом испанском
На моем пути не было никакого препятствия, которое бы остановило меня. Я не была готова продавать себя дорого, я не была готова извлекать выгоду из желания мне подобных, я не была готова допустить, что меня оплатят мужчины по той же цене, по которой они продаются мне. Это был вопрос принципа, это было удобно, мое тело было моим, оно внушало мне желания, да, но теперь все стало иначе, теперь принимать обладание моим телом казалось унизительным, не имея возможности отречься от него. Но я этого не сделала.
Я ворочалась и ворочалась в кровати, пытаясь привести в порядок свои мысли, без желания и без понимания, и эта фраза звучала между моими висками как заведенная пластинка. Я слышала ее тысячи раз, в детстве, каждый раз, когда я вела себя плохо, каждый раз, когда врагу вдруг удавалось подколоть меня, каждый раз, когда шла на поводу у зова запретных желаний, когда прыгала в кровати или лезла в кладовку, пли раскрашивала себе лицо губной помадой, тогда мама или папа, или няня били меня по рукам или давали подзатыльник. А теперь, когда я стала старше, они так не делали, но говорили то же самое: «Этого не делай».
А для меня это звучало каждый раз по-новому, так же как и события, из-за которых мама повторяла па каждом шагу: «Этого не делай» или другой аргумент взрослых, но, по сути, тот же самый: «Это не годится», «Уважай сама себя — и мальчики тоже будут тебя уважать». Это они говорили с твердой уверенностью опытных женщин. Рейна говорила похожие вещи на другом языке: «Не лезь туда, думаю, стоит оставить это на время, хотя бы на два или три месяца». Однако это было всегда то же самое «этого не делай», но мне было все равно. Агустин мне показал, что утки вылезают из воды по ночам, когда холодно, и это было хорошо, правда, я чувствовала себя лисицей на охоте, хотя и ничего не пыталась сделать. Я была лисицей, в которой умерло желание публично показываться
Я понимала, что Агустин хочет меня. Когда мы сидели за столиком в каком-нибудь ресторане, я ставила локти на стол или старалась дотронуться грудью до его руки. Когда мы бывали в картинной галерее, я чесала бедро, мне особенно хотелось это сделать во время открытия новых экспозиций. Я объясняла себе это сомнительным влиянием творчества Климта. Я медленно поднимала юбку, чтобы показать кружево длинной черной подвязки, но и этого мне теперь не хотелось делать. Я искала член Агустина, находясь с ним в общественном месте — в барах, кинотеатрах, на праздниках. Когда мы шли по улице, моя рука немедленно забиралась под его одежду, и когда находила член, то сжимала его со всей силы и громко радовалась. Но теперь я ничего этого делать не желала. Я отреклась от своего тела, притворяясь, что больше о нем не забочусь, я старалась лишь привести его в порядок, сделать более сильным, привлекательным, чем оно было до этого. Я была слишком хорошо образована и воспитана, чтобы продолжать свои прошлые выходки, играть в игры, которым не удалось увлечь меня полностью. Я больше не умоляла его громко: «Возьми меня, пожалуйста, возьми меня один раз, возьми меня». Этого я больше не делала. Я страстно желала его семени, я его ценила, уважала, оно мне было нужно как лекарство, теперь я начала жить без него.
Той ночью мне было очень трудно заснуть. Рассвет рисовал длинные линии на стекле, просачивался сквозь щели плохо закрытых жалюзи, когда в комнату вошла Рейна и прямо в одежде бросилась на кровать. Минуту спустя она произнесла очень тихо мое имя, как будто не хотела, чтобы я ее услышала.
— Привет, — ответила я.
— Ты проснулась?
— Конечно.
— Я только что вошла… Скажи мне, что с мамой?
— Все хорошо, насколько я знаю.
— Я хочу сказать, какое у нее настроение?
— Ну… Вроде бы тоже хорошее, думаю.
— Надеюсь. Я хочу поехать в Париж. На три месяца.
— К кому?
— Ладно… Химене предложили очень интересную работу в одной из центральных галерей искусств. Понимаешь? Она собирается поехать туда на пару лет, а если ничего путного из этого не выйдет, она вернется.
— А ты?
— Что я?
— Что ты будешь делать в Париже?
— Я? Ну… не знаю. Сейчас я просто еду с ней. Конечно, я буду изучать французский язык, а потом кого-нибудь встречу.
«А если нет, ты сможешь убирать в доме, — подумала я, — покупать свежие цветы, готовить еду, наберешь пару килограммов, будешь выгуливать собаку, создавать свою жизнь», — обо всем этом я подумала, но не отважилась произнести вслух, потому что этого нельзя было делать. Есть такие вещи, о которые вслух не говорят и о которых стараются даже не думать.
— Спрашивай… — сестра нарушила молчание, которое могло длиться очень долго. Я слышала колебания, в каждом из произнесенных ею слогов.
— Забудь об этом, Рейна, — произнесла я, — тебе не нужно ничего доказывать. В конце концов, на всех не угодишь.
— Ты ничего не понимаешь, Малена — запротестовала она тусклым голосом. Казалось, она вот-вот заплачет.
— Конечно, нет, — согласилась я. — Я никогда ничего не понимаю. Ты, похоже, тоже привираешь, ведь ты давно заметила, что я ничего не могу правильно понять.
— Я влюблена. Ты не понимаешь? Я влюбилась. В первый раз, с тех пор как я выросла, и это вопрос отношений, не вопрос секса, секс не имеет ничего общего с этим. То, что со мной произошло, — другое. Но я думаю, что Химена права. Понимаешь? Она говорит, что… Что нельзя… Что никогда нельзя пренебрегать телом.