Любовь в смертельной прогрессии
Шрифт:
— Дальше. Если бы я предупредил о своем визите к Бородичу, даю гарантию, что вы не смогли бы так естественно сыграть свою роль. Вы очень искренне удивились. И еще вы очень искренне меня там ненавидели. Или ненавидите до сих пор. Не знаю.
Сыщик закончил свой монолог и уставился на меня грустными глазами. Словно провинившаяся собака. Ничего не скажешь, тут он угадал.
— Неужели так заметно было? — удивился я.
— Вам не передать, — кивнул он. — Спасибо Алине, она поняла меня и поддержала.
В этом его «поняла и поддержала» я услышал теплые нотки,
— Крайне удивлен ее сговорчивостью, — сопротивлялся я. — Удивлен еще вами — как это вы допустили ее к тайнам следствия?
Подмазов отпустил ручку дверцы и задумался, глядя перед собой.
— Как вам сказать, Алексей Викторович, — произнес, наконец, он, — кому-то надо доверять и в нашей профессии. Нельзя же расследовать что-то сидя в бункере. Так не бывает. Приходится общаться, рисковать. Алина умный, преданный вам человек.
— Да, не глупа, вроде, — согласился я для вида.
Подмазов улыбнулся, открыл дверцу машины и сказал напоследок:
— И еще красивая. Очень. До свидания.
Он захлопнул дверцу и пошел, не оглядываясь. Аферист! А где же отчет о том, как продвигается дело?
Я выскочил из машины и крикнул вдогонку:
— Никита Романович!
Он обернулся.
— Насколько длинна ваша короткая дорога? И вы ничего не сказали про серый Форд.
Подмазов вернулся ко мне.
— Я уже получил много ценной информации. Осталось совсем немного, и мы с вами узнаем правду. Можно иметь много фактов, но самое трудное — объединить их в общую композицию, в правдоподобную версию. Вот этим я и занимаюсь сейчас.
— А почему я не знаю про эти факты? — возмутился я. — Или вы даже мне не доверяете?
— Алексей Викторович…
— Можно просто Алексей, — перебил я его.
Подмазов кивнул:
— Хорошо. Алексей, лучше вам не знать про факты, которые еще не уложились в схему. Они вам могут показаться чудовищными, и вся работа пойдет насмарку.
— Почему?!
— Я пойду, — сказал он и отступил на пару шагов. — Все скоро закончится. Обещаю. И будьте осторожны.
Я отвернулся и пошел к машине. Будьте осторожны, будьте осторожны… Заладили все вокруг меня. А как быть осторожным, если не знаешь, где враги и в чем ты перед ними провинился! Осталось только позорно зарыдать от жалости к себе и от бессилия перед этим корифеем местного сыска. Все. Надоело. Прав Виталий Иванович — надо «сматывать удочки».
С утра я был разбит. Хотя не настолько, как ожидал. Тело нехотя начало свои привычные действия — вставание, умывание, заваривание кофе… Только оно жило своей жизнью, а голова — своей. И если тело покорно выполняло какую-то работу, то голова наглела, она напрочь отказывалась что-либо соображать. Напрашивался вывод — я дошел до точки.
Именно сейчас я задумался о смысле этого выражения. Точка — это предел нашего понимания, за которым, мне кажется, все равно что-то должно быть. Это как край Вселенной. Сомнительно, что там есть стена. Так, может, и не стоит биться головой в эту воображаемую стену? Если не получается идти дальше,
Сделав несколько деловых звонков из дома, я направился в поселок к Бородичу. Необъяснимая тяга к месту преступления. Не моего, господь миловал. Мне хотелось вновь проехать то место, где меня столкнули в кювет, а еще я хотел убедиться, что в доме Виталия Ивановича все в порядке. Не звонить, а убедиться лично. Заодно проведать Соловьева.
Как-то мне совсем он вчера не понравился. И вся эта история с покушениями на нас обоих меня тяготила. Мы с ним вроде в разных параллелях обитаем, но как ни крути — в один вечер пострадали мы оба, к тому же произошло все в пределах одной территории и где-то в одно время. Я почему-то склонялся именно к версии покушения. Предположение о дружках Соловьева из прошлой его жизни меня никоим образом не устраивало. Слишком уж мастерски его стукнули — до потери памяти. Хотя, кто знает, сегодня дело могло пойти на поправку. Вчера у него был шок, не мог сообразить, что случилось, а сегодня, глядишь, все и прояснилось.
До поселка удалось добраться без гонок и преследований. На обочине я видел след от моего вчерашнего съезда в кювет. Метров на двадцать дальше, и я, скорее всего, врезался бы в дерево. Я старательно избегал мыслей на тему «кому это надо» и «кому я сделал плохо». Потому что все вариации на эту тему в моей голове были проиграны не одну сотню раз.
Подъехав к дому Бородича, я оставил машину у забора и вошел через незапертую калитку во двор. На площадке перед домом стояла незнакомая машина, а у крыльца Мария Егоровна и Сапрунов о чем-то негромко разговаривали с высоким седовласым мужчиной.
— Алексей? — удивилась моему появлению Мария Егоровна. — Что-то случилось?
— Здравствуйте, — сказал я, подойдя ближе. — Ничего не случилось. Приехал узнать, как у вас дела, что у Димы.
Сапрунов бросил на меня удивленный взгляд и кивнул на мужчину:
— Вот Виталий Иванович врача пригласил. Сергей Сергеевич.
— Очень приятно. Соболев Алексей.
— Здравствуйте, Алексей. Я здесь пытаюсь успокоить всех. Ничего с молодым человеком страшного не произошло, — пояснил он мне суть их разговора. — Нужен покой, постельный режим дней на пять. И все будет в порядке. Сотрясение мозга легкой степени.
— Это хорошо. Он уже вспомнил, что с ним произошло?
— Нет, Леша. Не помнит, — поморщилась Мария Егоровна, явно не разделявшая оптимизма эскулапа.
Я посмотрел на врача.
— Почему же не помнит? — возразил тот. — Все он помнит. Просто было темно, и он не разглядел нападавшего.
Мария Егоровна едва заметно махнула рукой и, попрощавшись, ушла в дом.
— Андрей, а Виталий Иванович у себя? — спросил я Сапрунова.
— Нет. Он с утра куда-то уехал.
— Ну что ж, — сказал врач, глянув сначала на часы, потом — на меня. — Я покидаю вас. Если что-то пойдет не так, Бородич вызовет меня. Мы так договорились.