Любовь в зеркалах
Шрифт:
— Чик-чик — и нет падишаха! — сказал Тихон.
Старик понял его без переводчика. Приложив палеи к губам, он произнес с необычайной торжественностью:
— Падишах есть всегда. Так устроил мир Аллах, всемилостивый и всемогущий.
Возле стены медресе, построенного в начале XIII века, располагался магазинчик с вывеской «Kodak» на входной двери. Они вошли в прохладный полумрак, где блестели на полках видеокассеты, фотоаппараты и все такое прочее.
— Три самые экзотичные кассеты о Кахрейне, — сказал Тихон. — Сколько стоит? Хау матч?
Продавец,
— Эротик? — спросил он, делая ударение на последнем слоге.
— Не эротик, балбес, а экзотик, — сказал Тихон.
— Я дам вам десять кассет, мистер Тихон, — исходя улыбкой, сказал продавец. — Бесплатно. Только напишите мне на открытке с видом вашего отеля «Раковина любви» всего несколько слов.
— Каких?
— Пожалуйста, напишите: нашему приятелю Ахмету Фаизу, владельцу магазина «Кодак», — из России с любовью. И подпись: Тихон и Лира.
Тихон подписал, после чего, закрывая свой «паркер», произнес:
— Бесплатных услуг не принимаю. — Он вручил удивленному продавцу две стодолларовые купюры, улыбнулся Лире, помахав прозрачной сумочкой с кассетами, и сказал уже по-русски:
— Будет на что полюбоваться нам с тобой в Москве.
— Ты сделала меня мужчиной, — шептал он, стискивая ее в объятиях среди зеркал. — Мы вернемся в Россию, я выкуплю тебя у паршивца Гакова, а потом моя братва замочит его на даче в Переделкино, в трёхэтажном подвальчике. И здесь же зальет бетоном. Но перед этим над Венькой надругаются самыми противоестественными способами.
— Забудь о прошлом, мой скандинавский владыка, — шептала она. — Оно затянулось льдом, и ни на каком дельталете мы в него не вернемся. Летим в будущее.
— Все будущее, что нам отпущено Создателем Вселенной, Космотворцом, я буду любить тебя. С дабиз и без дабиз. Ты родишь мне сына и дочь, и еще сына и дочь. Через пару лет я подведу черту под распроклятым бизнесом с таблицей Менделеева и мы отчалим в Канаду. Лучшего места на планете я не встречал. Там начнем новую жизнь. Отцом и матерью клянусь тебе в этом я, Тихон Водопьянов.
— Я люблю тебя, Тихон Водопьянов. Ты сделал меня женщиной. Я рожу тебе сына и дочь, и еще сына и дочь, если только не сбудется сон об акуле.
— Не пугайся ни яви, ни снов, о мое озеро, полное лунных лучей.
Последний вечер во дворце. Последняя раковина с дабиз.
Лира нежно перегладила все каменья на рамах, перецеловала все зеркала, кроме тех кривых, безобразных…
— Мы улетаем на север, о зеркала, — говорила она нараспев, кружась среди множества своих отражений. — Но мы непременно вернемся. А когда возвратимся — встретимся сами с собой. Правильно, Тихон?
Он поднял голову с раковины-ложа, улыбнулся:
— Клевая мысль — вернуться сюда через годик. А почему бы и нет?
Лира приостановилась в кружении, поводила ладошками с растопыренными пальцами по воздуху, как бы трогая невидимое стекло,
— Пожалуйста, растолкуй мне, о владыка, древнее изречение. Я выписала его в детстве из журнала «Нива».
— Какое изречение, плясунья?
— «То что мы видим в зеркале здесь, там увидим — лицом к лицу».
Последний любострастный полет над истомленным морем под кровавым месяцем, который был уже на ущербе.
— Как видишь, никаких акул с прожекторами, — сказал Тихон, указывая вниз, где купались созвездия.
— Но я все равно чего-то боюсь. Обними меня крепче, Тихон, — сказала она.
В салоне первого класса не было никого, кроме них. Широкие кресла, которые легко превращались в кровати, четыре вентилятора с широкими лопастями, полутораметровый экран телевизора.
Когда «Боинг» набрал высоту, Тихон в последний раз полюбовался Персидским заливом, уползающим к чаше горизонта, затем вынул кассеты, выбрал одну, в золотой обертке, и вставил в проем видеофона.
— Посмотрим наконец на заклинателей змей и протыкателей себя саблями.
…И содрогались их прекрасные, переплетенные, как змеи, тела в раковине-бассейне.
…И сверкала загадочными бликами их спальня с зеркалами, где они отдавали дань «Камасутре», услаждаясь всеми мыслимыми и немыслимыми позами, а над ними дрожали стрелки тех самых часов, что бесстрастно запечатлевали их блаженство — за мигом миг.
….И на невидимой нити, закрепленной в беспредельности звездных миров, висел над океаном их дельталет, где Лира оседлала конька и где искусный оператор ухитрился показать крупным планом такие подробности, что Тихон ошалел.
…И в лачуге кривых зеркал совокуплялись две омерзительные твари, которые были в прошлом совершеннейшими отпрысками Создателя Вселенной, Космотворца, но изуродовали себя, пробивая ледяной панцирь между прошлым и будущим.
Он стойко переносил эту пытку экраном. Лира тоже молчала, она сидела в кресле как каменная.
За темно-коричневой занавеской Тихон заметил стюарда-африканца, который тайком созерцал неутомимых любовников. Он поманил стюарда к себе, и когда тот, смертельно перепуганный, начал бормотать извинения, указал на соседнее кресло. Африканец сел. Тихон показал ему пятьсот долларов и сказал вполголоса:
— Если ответишь честно на мои вопросы, получишь бакшиш.
Стюард втянул голову в плечи, закивал.
Ну и кидала Аббас, ну и Змей Горыныч! Его операторы из-за зеркал, с потолка, с балконов, через полы засняли все пребывание белокурых бестий в «Раковине любви». Час за часом, мгновение за мгновением, объятие за объятием. И по подпольному кабельному телевидению все это демонстрировалось — ночью и днем — только для самых избранных, по триста долларов в час. И уже налажена была торговля видеокассетами — за ними выстраивались очереди. А цена на дабиз подскочила неимоверно.