Любовь вкуса боли
Шрифт:
– Нет! Нет! Офелия!
– дракон когтями вцепился в закрывающиеся Врата. Как страж перехода в параллельные миры, он не имел права входить в них под страхом смерти. Лишь верховной жрице давалась такая возможность. Но теперь смерть была лишь той малостью, что заботило мужчину. Взревев от натуги, он раздвинул створки ровно на столько, чтобы протиснуться между ними. Его собственный огонь, всеми порами просачиваясь наружу, вырвался из дракона, причиняя невыносимую боль. С горящими крыльями, он успел зацепиться за убегающую дорожку портала. Опаленный, с перебитыми костями крыла, дракон полз по
Часть 3.
Глава 1.
Мы молча плыли в океане эфира: я и Офелия, мое астральное тело и ее давным-давно упокоенный дух, две дымчатые тени, молчаливые, задумчивые.
– Теперь ты знаешь все, - прервала молчание прародительница.
– Все, что тогда случилось. Как видишь, ты зря нападаешь на малыша Эристела.
Я поперхнулась:
– Малыша?
– По моим меркам - да.
– Ага.
– Спроси у него прямо, чтоб не случилось непоправимого.
Я молчала, но потом спросила:
– Офелия...
– Что?
– Ты хотела бы все вернуть и надрать задницу этой Ламии прямо там на месте? Ну, и Драгону... что-нибудь. И вообще, как ты не увидела подлость в ее душе?
– возмутилась я.
Офелия вздохнула:
– Так ее тогда и не было. Все свершилось очень быстро, едва они встретились. Ламия запалилась страстью, но более ми с ней не общались, вот я и не увидела отраву в ее сердце, затопленное похотью. А вино из кубка напрочь усыпило мою восприимчивость. А, Драгон...
– Офелия замолчала. Я всем сердцем чувствовала, как плачет ее душа - ей было больно.
– Он ведь меня и здесь нашел, но мое сердце кипело от слепой ярости. Тогда я его и...прокляла.
– Что?
– новости не укладывались в моей голове.
Внезапно расстояние стало увеличиваться. Я попыталась ухватиться за рассеивающуюся дымчатую тень, но лишь сильнее погружалась в море эфира. Мысленно чертыхнулась и отдалась на милость этого самого эфира: принес суда - отсюда должен и вынести.
«Вынос» происходил стремительно и жестко. Голова, как жбан, гудела, сознание дезориентированное, сердце вот-вот выпрыгнет.
– Зи-и-и-ра! Зи-и-и-ра!
– тормошила меня несносная женская особь, протяжно подвывая. Я очень недобро уставилась на Милисент.
– Ну, встава-а-ай!
– еще по инерции тормошила она меня.
– Блинчики остынут! Господин Нямек подогнал!
Зеленушка в очередной раз удивила меня: «Точно - тихий омут. Пора нашу «мышку» переименовывать!»
– Тебе никто не говорил, что для восстановления сил и самочувствия хороший сон необходим?
– в дверях появилась Эрилия.
– Доброе утро, принцесса!
– обратилась она ко мне,
– Тебе действительно стоит подкрепиться. Наш господин секретарь расстарался: мед, сметанка.
– Она подошла и села на мою кровать, подогнув под себя одну ногу.
– Ну, привет, подруга! Как ты?
– А я и говорю: ни единым сном жив человек, - огрызнулась Сенти, одним движением подвинув стул к моей кровати. В другой она держала тарелку с блинчиками с творогом, нарезанные кусочками и залитые с одного бока густой сметаной, с другой - медом.
– Рот открой!
– скомандовала вредина и засунула мне в рот первый кусочек блинчика до того, как я смогла опротестовать ее действия.
– За меня! За Мамбусю!
– Милисент заталкивала в меня уже второй кусок.
Я жевала, хмуро поглядывая на подруг... Блинчики я любила, особенно с творожком и сметанкой. А отповедь подождет.
– За господина Нямека, который побеспокоился о столь полезном завтраке, - продолжала Сенти.
– За господина ректора...
– Я едва не подавилась предыдущим куском.
– Ну, не хочешь, как хочешь, - нашла выход зеленоволосая вредина, - сама съем, - и отправила добрых полблинчика себе рот. Дожевали ми с ней одновременно. На тарелочке оставался всего один кусочек. Сенти с философской мармызой разглядывала его какое-то время, но потом заявила:
– А этот кусочек поминальный, за Оксиурануса девятишкурного, тебе придется съесть, как первопричине экзекуции совершенной.
Я закашлялась, не зная от чего больше, от первой части развернутого изречения, или же больше от второй. По ходу смаргивания выступивших слез от безудержного кашля, дала волю чувствам:
– Да что ты мелешь, балаболка?
Эрилия едва сдерживалась от распирающего ее веселья за мой, кстати, счет. Но Сенти и здесь отличилась:
– Эх, хорошие были шкуры царские! Ну, в будущем, - уточнила она, вымакивая осиротевший кусочек блинчика то в сметане, то в меде, и, улучив момент, сунула его в рот Мамбе.
– Тебе тоже причитается, второпричинная наша.
– Затем с визгом рванула из комнаты.
– УБЬЮ!
– понеслось вслед убегающей Сенти.
– Вот, как есть, убью. Когда-нибудь. Потом. Может быть, - ударилась в философствование Эрилия, прикрыв глаза и прислушиваясь к вкусовым ощущениям. Она прошлась пальцем по тарелке, собирая на него остатки сметаны и меда, и, сунув его в рот, блаженно замурчала:
– Класс!
В дверном проеме осторожно нарисовалась «мышута».
– ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?
– вышла я из шока.
– Ой, да ты ж ничего не знаешь!
– Сенти, бабочкой подлетев к моей кровати, заняла свой стул.
– Здесь вчера такое было! А ты, как на зло, уснула.
– Что?
– оборвала я неинформативный поток слов.
– В общем, слушай!
– девушка покосилась на слишком спокойную Черную Мамбу.
– Когда Мамбочка, - девушка вновь метнула опасливый взгляд на подругу, - принесла тебе букеты, ну, ты ж помнишь?
– я согласно кивнула.
– Ты уснула, и мы решили сами расставить их по вазочкам. Между ними опять была веточка орхидеи. Две. Без опознавательных знаков. Как всегда. Все было замечательно, пока перед сном Эри не заметила...