Любовь вне игры: история одного политического самоубийства
Шрифт:
Телефон в руке зазвонил снова.
– Да, я купил тебе Бродского. «Набережная неисцелимых». Завтра отдам. Прочти срочно. Обязательно. Я люблю тебя. Пока. Спокойной ночи.
Глава 2
Наконец закончилась предотъездная спешка: безуспешная попытка срочно закрыть дела, прорыв сквозь пробки, регистрация… И вот наконец они сидят в салоне эконом-класса…
Мария, вжавшись в кресло, в надвинутой до бровей кожаной кепке, каким-то непостижимым образом ощутила себя невидимой. Ее больше не было в Москве, в стране – казалось, вообще
– Имей в виду, ему девяносто лет. Тонино – великий старик. Мастер и вообще – художник. Кстати, несмотря на возраст, организовал дома бесплатную школу для русских кинематографистов… они там тусуются, учатся… Он обожает Россию! Кстати, у него жена русская… Гуманист! Помогает огромному количеству людей. Боролся за Параджанова, когда того посадили. То, что он сделал в «Амаркорде» и в «Ностальгии» с Тарковским, – настолько пронзительно, что превратилось в целую школу… Ты с ним познакомишься – имей в виду: эта встреча не должна пройти для тебя даром. Очень редко так бывает, чтобы при жизни встретить живую икону. Фактически – легенду. Жизнь – она разная. Может по-всякому развернуться. Получай информацию. Впитывай. Потом обязательно эта встреча как-то сыграет в твоей судьбе… А его сад и его дом – это отдельная история…
Она слушала его, а про себя тихо ликовала: вдвоем они улетали в Италию, и впереди ее ждал чудесный праздник. Она вырвалась наконец, хотя бы на короткое время, из сумасшедшего темпа жизни, удерживаемого ею на таком натянутом нерве, что казалось, еще чуть-чуть – и все разлетится… А теперь можно глотнуть воздуха, чтобы… идти потом дальше.
В маленькой, по-домашнему уютной гостинице Венеции, полупустой в ожидании сезона, кроме них, действительно не было русских. Тем более что количество «звезд», далекое от пяти, не привлекло бы русских и в сезон. Расположились в мансарде, покоренные обилием света, заливающего крошечную комнатку под самой крышей.
Здесь в миниатюрном пространстве едва умещалась двуспальная кровать, почти вплотную примыкающая к окну. Но уходящее в пол окно с раскрытыми ставнями создавало впечатление неограниченного пространства. Комната как бы сразу переходила в город.
На улице шел бесконечный, умиротворяющий дождь. Его шум проникал в мансарду, сливаясь с голосами гондольеров.
Мария курила. Не хотелось вставать с кровати, одеваться, вообще – шевелиться. Так хорошо было замереть, чувствовать обнаженной спиной горячее тело, плечом ловить ровное дыхание. Лениво разглядывать в окно акварельный, серо-голубой город.
– Солнце встает, светлеет, дома сквозь туман проявляются, как на негативной пленке… Смотри, гондольеры расчехляют лодки… А туристов нет. Никого. Все спят. Рабочая утренняя Венеция… Знаешь, такое обычное утро необычного города. Все очень странное, нереальное, и мы тоже – нереальные, смотрим в окно… Надо же, добрались…
Василий уткнулся губами в ее плечо, медленно провел пальцем по безмятежной спине:
– У тебя такая красивая спина и шея! Ты лежишь, куришь, смотришь в окно, что-то рассказываешь… Просто сцена из кино…
– Точно, кино… Мне даже не верится, что мы наконец убежали…
А можно убежать дальше. – Его ладонь медленно
Василий отодвинулся. Лег на спину, заложив руки за голову. Помолчав, продолжил:
– Мне кажется, человек с воображением, ощущающий краски большого мира, всегда готов к переменам. Всегда готов, что называется, испытать себя мечтой… Мой семидесятилетний отец, когда у него наступает депрессия, берет своего приятеля, глухого старика, и они уходят куда-то за город и ползают там по заросшему оврагу. Один поддерживает другого. Мы очень беспокоимся, но он категорически отказывался брать еще кого-либо с собой. Возвращается всегда счастливый и оживший. Мама спрашивает: «Зачем ты туда ходишь? » А он отвечает: «Это моя Африка»… Так за всю жизнь и не объяснил, что имеет в виду…
За окном все сильнее барабанил дождь. Точка-точка-тире – шифровка из дождя. Марии казалось: еще немного, и она сумеет ее прочесть…
– Знаешь, почему в политике тебя не принимают за свою? – продолжал Василий. – Потому что ты не потеряла способность мечтать. А это к парламенту, выборам, власти отношения не имеет. За это тебя любят, по-своему даже уважают, но… боятся. Сделать ничего не дадут. Если таких, как ты, допустить к власти, мир перевернется, а с ним – и они. Так что тупик, куда ни кинь. Надо убегать в свою Африку и начинать заново. А? Согласна? – Он снова прильнул к ее спине, пытаясь заглянуть в лицо и целуя плечо. – Как тебе моя речь? Быть таким голым и таким серьезным – это реально круто! А впрочем, как и лежать в постели с депутатом. Есть в этом что-то противоестественное, ты не находишь? Ты вообще слышишь меня? Ау! Аутист несчастный! Ответь!
– Угу, – откликнулась Мария. – Хорошо. Африка, большие животные. Я согласна. Я люблю больших животных. Слонов, гиппопотамов, жирафов, львов. Главное, чтобы они были большие… И еще киты. Я никогда не видела китов…
– Все будет!!! Слоны, носороги, киты! Все получится, все! Главное, не бояться мечтать! Кстати, я пойду посмотрю, как тут с завтраком, и скоро вернусь. А ты одевайся. – Василий поднялся. Мария слышала, как к шуму дождя примешался шорох одежды. – И перестань курить. Я вернусь, и мы пойдем гулять. Представляешь, мы совсем свободны и будем делать все, что захотим!
– Там дождь, – сказала она. – Надо взять зонтики….
Дверь легонько хлопнула.
– Курить под шум дождя – сплошное удовольствие. Не знаю почему, но в дождь хорошо курится… – продолжала Мария, не замечая, что осталась одна.
Не меняя позы, она смотрела в окно. Наконец уставшие глаза закрылись. Рука с погасшей сигаретой повисла между кроватью и полом, почти касаясь брошенных на пол чулок с ажурными резинками. На стуле небрежно повисло открывающее спину и плечи элегантное платье.