Любовь воительницы
Шрифт:
– Рим слышит твое требование и ответит тебе по справедливости, Забаай бен-Селим! – произнес губернатор. – Луций Октавий!
– Да, господин… – Трибун, командовавший одним из легионов, выступил вперед.
– Зови сюда своих воинов! – приказал Антоний.
– Да, господин! – послышался короткий ответ. Трибун повернулся и выкрикнул команду: – Галльская ала, вперед, быстро!
Сто двадцать кавалеристов из галльских провинций медленно двинулись вперед и выстроились в десять шеренг по двенадцать человек в каждой. Их кони переступали с ноги на ногу, словно чувствовали беспокойство всадников. Тут Забаай бен-Селим
– Этот! И этот! И эти двое!..
А легионеры тем временем стаскивали обвиненных с коней и волокли к губернатору. В самом конце одной из кавалерийских шеренг Тамар остановилась, и Забаай почувствовал, как она содрогнулась. Подняв взгляд, он увидел перед собой ледяные синие глаза – таких он еще никогда не встречал – и тонкие губы, растянувшиеся в насмешливой улыбке.
Тамар же громко сказала:
– Это он! Именно он изнасиловал и убил Ирис!
Встретив вызывающий взгляд галла, Забаай вдруг представил, какой стыд и ужас испытывала его милая любимая жена в последние минуты своей жизни. В груди его взметнулась волна бешенства, и он с диким яростным воплем сдернул центуриона с лошади. Еще мгновение – и его нож прижался к горлу мерзавца, прочертив на нем тонкую красную линию, но тотчас же раздался настойчивый голос Тамар:
– Нет, мой муж! Он должен страдать так же, как страдала Ирис! Умоляю тебя, не даруй ему благословение быстрой смерти! Он этого не заслуживает.
Сквозь красную пелену гнева Забаай ощутил на своей руке ладонь жены и услышав ее мольбу, опустил оружие. Его черные глаза внезапно наполнились слезами, и он, отвернувшись, украдкой утер слезы рукавом, скрывая свою слабость.
– Это все, Тамар? – спросил он хриплым голосом.
– Да, господин мой, – негромко ответила она.
Ей сейчас очень хотелось обнять мужа и хоть как-то утешить. Ведь он потерял самое для него дорогое, потерял свою милую Ирис. И Тамар знала, что Забаай уже никогда не будет прежним. Именно это печалило ее более всего – ведь она очень его любила.
Затем они вместе подошли к помосту, и Забаай негромко произнес:
– Моя жена говорит, что это все виновные, Антоний Порций.
Римский губернатор поднялся со своего резного кресла, подошел к краю помоста, и над толпой прогремел его суровый голос:
– Этих людей обвиняет их жертва – та, которую они бросили умирать. Может ли кто-нибудь из них отрицать свое участие в этом преступлении?
Губернатор посмотрел на восьмерых виновных. Все они стояли, опустив головы, не в силах взглянуть в лицо Тамар.
А Антоний Порций снова заговорил:
– Мой приговор окончателен. Эти звери будут распяты, а их центурион передается племени бедави для пыток и казни. Римский порядок восторжествовал!
Из рядов солдат послышались крики одобрения, но куда громче ликовали пальмирцы. Вскоре несколько легионеров вынесли вперед деревянные кресты, приготовленные заранее, потом с преступников сорвали одежду и, голыми, их привязали к крестам. Кресты подняли вверх, и другие солдаты, забравшись на лестницы, стали вколачивать их в песок.
Жара в это время дня стояла невыносимая, но если бы галлам удалось дожить до следующего
А в ад их будут сопровождать вопли центуриона Винкта Секста, потому что ему не позволят умереть, пока не скончаются все его люди. И прямо сейчас, перед их испуганными взорами, его уже начали раздевать, готовя к пыткам.
Началось все довольно просто. В землю вколотили столб, к которому и привязали негодяя – спиной к толпе. Забаай бен-Селим, взяв тонкий кнут из конского волоса, нанес первые пять ударов, несильных, но очень резких, врезающихся в кожу и причиняющих мучительную боль. Тамар, несмотря на слабость, тоже нанесла преступнику пять ударов. Затем каждый из сыновей Забаая бен-Селима ударил римлянина по одному разу. Последние пять ударов нанесла Зенобия, обращавшаяся с кнутом на удивление ловко для ребенка – именно так подумали в толпе. В общей сложности кнут опустился на спину Винкта Секста пятьдесят пять раз, но галл оказался из выносливых и даже ни разу не вскрикнул, хотя все это время оставался в сознании.
Забаай бен-Селим мрачно улыбнулся. Он знал, что еще будет время для криков, так что в конце концов галл станет молить о милосердии – как пришлось молить милой Ирис. Пройдет много, очень много часов, пока галл не испустит дух, и он тысячу раз пожелает смерти, прежде чем смерть наконец-то придет к нему.
Когда порка закончилась, центуриона отвязали и поволокли по горячему песку к тому месту, где установили огромный обломок мрамора, рядом с которым, над небольшим костром с пляшущими языками пламени, бурлил открытый котел. И теперь, стоя на коленях, Винкт Секст в ужасе закричал, когда его руки мгновенно отсекли от тела:
– Только не руки! Я солдат! Руки мне нужны!
Но палачи лишь ухмылялись ему в ответ, и он, объятый ужасом, смотрел, как растекалась красными струйками по золотистому песку его кровь. А затем его подтащили к бурлящему котлу и опустили обрубки рук в кипящую смолу, чтобы он не умер от потери крови. И тут раздался его первый пронзительный крик боли, и толпа вздохнула с облегчением – наконец-то центурион испытал боль, которой заслуживал!
Когда же старший сын Забаая поднял с песка отрубленные кисти рук, вождь бедави снова улыбнулся и проговорил:
– Больше эти руки никому не причинят боли, галл. Мы увезем их в пустыню и скормим шакалам.
Винкт Секст в ужасе содрогнулся. Самое страшное для воина в его северном племени – это лечь в землю искалеченным. Без рук мужчина обречен на скитания в загробном мире, и нигде ему не будет покоя.
Его снова проволокли по песку и бросили на спину, а затем две женщины с улицы проституток пробились сквозь толпу и представились Забааю. Одна из них сказала:
– Мы поможем тебе, вождь бедави, и ничего не попросим взамен. После того как этот человек приехал в Пальмиру, от него пострадали несколько наших сестер, но до сих пор мы не могли ни от кого добиться правосудия.