Любовь ювелирной огранки

Julia Candore

Юлиана расплылась в подобострастной лисьей улыбочке, прищурилась и легонько пихнула его в бок.

— Вообще-то, — передразнила она, — я сейчас, как бы, в гости напрашиваюсь, если ты не понял.

Она хотела добавить что-нибудь колкое про «трухлявый пень» или «дубину стоеросовую», но тут весьма некстати подал голос кровавый гигант, который никуда с равнины не делся.

— Ау-оу-ы-ы-ы! — оглушительно возопил он, схватившись за живот.

Монстр Гарри слопал третью часть испытательной научной станции, где Джета и ее прихвостни вели свои дьявольские разработки. Неудивительно, что у него началось

расстройство желудка.

Он зашатался и грянулся навзничь, вызвав землетрясение локального масштаба. И Юлиана уже готова была выдохнуть, как вдруг гигант разразился фонтанами крови. В воздухе отчётливо запахло окисленным железом.

Она фыркнула, раздраженно сдувая с лица прядь. Ну почему в ее жизнь постоянно вмешиваются высшие силы с безудержной больной фантазией?

— Уходим, — скомандовал Ли Тэ Ри. Он опустил Пелагею и у всех на глазах превратился в барса, после чего велел ей лезть к нему на спину.

— Ох, мама дорогая! — вырвалось у Юлианы. А Пелагея, как ни в чем не бывало, забралась, вцепилась барсу в загривок. Ну совсем бесстрашная!

Равнину заливало кровью. Беглецы успешно скрылись в каменной арке, за которой царила вечная мерзлота.

Вот бы, казалось, и конец сказочке. Джета Га потерпела разгромное поражение по всем фронтам. Дирижабль с разработками съели, команда разбрелась, а единственная надежда на завоевание мира рухнула в прямом смысле слова.

Но нет. Всё только начиналось.

Глава 30. Что случилось с Эсфирью

Юлиана тоскливо оглянулась на льющийся из арки путеводный свет, надеясь, что лето оттуда прорвётся сюда. Но прорываться оно что-то не спешило. С неба, как соль из огромной солонки, сыпался снег. В обувь набивался тот же снег. Походная юбка волочилась всё по тому же снегу.

И если хозяйка юбки в качестве эксперимента вздумает лизнуть какую-нибудь железяку, ее язык, как пить дать, приклеится.

Край Зимней Полуночи на контрасте ощущался промёрзшей пустыней, долиной смерти, зоной отчуждения, где всё живое рано или поздно покрывается коркой льда.

— Холодрыга, — поёжилась Юлиана. От ее губ отделилось облачко пара и развеялось в выстуженной тьме.

— Дубак собачий. Только тараканов морозить. Околеешь тут с вами, — ворчала она.

В один прекрасный момент барс не выдержал и повернул к ней голову. Глаза в полумраке горели мертвенным электрическим пламенем, и Юлиане в его взгляде почудилась издёвка.

«Не нравится — возвращайся».

Она издала возмущенное «Фр-р-р!», и ей на плечи упала плотная тяжелая ткань. Киприан всё-таки пожертвовал мантией.

Причем у него за спиной тотчас отросла новая, и от внимания куратора это не укрылось.

Из всей компании, пожалуй, только у Кекса с Пирогом не было повода для жалоб. До истории с монстром они ели, как не в себя, нарастили жировую прослойку, которая позволяла сопротивляться холодам, и катились по земле, как два меховых клубка на коротких лапках.

В ближайшее время Юлиана была намерена организовать для них сеанс похудения.

Сама она в плену от излишеств предусмотрительно отказывалась и из-за стресса порядочно отощала. Кутаясь в накидку

Киприана, она шагала рядом с Пелагеей, которая ехала верхом на барсе, и млела от восхищения. Когда стало понятно, что бояться хищника не стоит, Юлиана прониклась к нему разновидностью симпатии, которая, если ничего не предпринять, как правило, перерастает в одержимость.

Необыкновенный, могущественный, зверски притягательный. Побеседовать бы с ним по душам.

— Кхм! — Юлиана тактично кашлянула в кулак. Впрочем, тактичность была ей не свойственна. Она заразилась дурным примером от своих верных псов-сыщиков и теперь тоже норовила сунуть нос в чужие дела. — Может расскажете, как так вышло, что вы с Пелагеей… э-э-э… вместе?

— Если вкратце, — откликнулась Пелагея, — меня к нему занесло. Ой, господин куратор, а не могли бы вы притормозить?

— Прямо сейчас? — не открывая пасти, уточнил тот. Это место действовало ему на нервы. Здесь пахло тленом и безнадёгой.

— Да, пожалуйста. Я ведь улетела, бросив Эсфирь одну. И очень за нее волнуюсь. Как думаете, получится отыскать избушку Вершителя?

— Смотрю, ты меня недооцениваешь, — отозвался барс.

Обоняние у зверюги было развито рекордное — Кексу и Пирогу не тягаться. Он моментально напал на след Эсфири и привел спутников к избушке, где, на двери, слегка покосившись, висела табличка с кривоватой подписью «УПС».

***

Когда горлица улетела спасать мир (один маленький вредный мир в лице Юлианы), Эсфирь еще немного полежала в снегу, чувствуя, как всё становится ненужным и неважным, как накатывают апатия и лень. Как подкрадывается мутная, чудовищная депрессия.

На этом месте в Эсфири проснулось чувство самосохранения, и она, фигурально выражаясь, дала себе пинка. Да чтобы она — и вдруг подчинилась силам зла? Ни за какие коврижки!

Перевернувшись на бок, она порылась в рюкзаке, судорожно ухватилась за ловец снов. Точнее говоря, за Шанс. И треснула им себя по физиономии.

Вот так одним морозным безысходным днём в краю Зимней Полуночи Эсфирь дала Шанс самой себе. И благополучно выкарабкалась из подступающей хандры.

Потом она некоторое время сидела на поваленном дереве под ёлкой, в бледном свете месяца, пристроив там же свои лыжи и нелепый детский рюкзак. Елка растопырила лапы, и оттуда Эсфири на макушку изредка сыпался снег. Но той было не до снега. Лыжница рассеянно смахивала его с головы и не уставала поражаться тому, как она, такая могущественная, наделенная мощью Вершителя — и вдруг позволила себя атаковать?

Видимо, Эсфирь просто еще не привыкла к новой роли, не освоилась, не потренировалась, как следует. А кому, как не ей, было знать, что в любом деле важна тренировка? Получила дар магический — изволь его развивать. Хочешь побороть лень — упражняйся, просчитывай ходы, составляй наперёд список маленьких хитростей. Подвержена унынию? Подключай психологические приёмы, ищи причины и лазейки для отступления. За что бы ты ни взялась, без тренировок никуда.

Из размышлений ее вырвал страшный хруст веток, вспоровший ночную тишину где-то в вышине. Эсфирь задрала голову — серп месяца был как-то странно исполосован тенями. Будто его разрезали на три части и теперь эти части будут всегда болтаться в небе раздельно.