Любовь за вредность
Шрифт:
Он достал из коробочки браслет с темными зелеными камнями, похожими на изумруды. Взял мою руку, не обращая внимания на потемневшего Евгения, и защелкнул замочек на запястье. Потом из коробочки появилось ожерелье, и он надел его мне на шею, нежно проведя пальцами по ключицам. Как мне удалось сохранить при этом непринужденную улыбку — не понимаю. Наконец он отошел, поправив у меня на груди ожерелье и делая вид, что любуется его блеском. Евгений уже откровенно кипел от гнева, и мне пришлось сжать ему ладонь, чтобы привести в чувство.
Жена Геннадия Петровича поцеловала
— Спасибо вам!
Я озадаченно посмотрела на нее, не совсем поняв за что, но она уже поздравляла Евгения, шутливо желая ему целый выводок детей. Но вот их место заступили другие гости, и я вздохнула с облегчением. Поток поздравлений и крики «Горько» продолжались до двенадцати часов. В час гости стали потихоньку разъезжаться, и нетерпеливый Евгений увез меня к себе, не дожидаясь, когда разойдутся остальные.
Помогая мне вылезти из пышного наряда, признался:
— Ты просто неземное создание в этом платье. Талия — тоньше не бывает. — И, поцеловав, расстегнул платье лишь до талии. Я запротестовала, но он только рассмеялся. — Зато ты не сможешь сопротивляться. И я смогу делать с тобой все, что захочу. Ты же не захочешь порвать это чудо?
Он был прав — я не хотела испортить платье и стойко вынесла его весьма нескромные ласки. Все же на кровать он меня в нем не отнес. Помог освободиться от него и замер при виде кружевного корсета и прозрачно-белых чулок с подвязками.
— Вот это да! Хорошо, что я не видел это прежде, а то не высидел бы свадьбу…
Быстро снять корсет у него не получилось, и он долго путался в шнуровке, пыхтя и ругаясь. Потом, как я и предполагала, мы не спали до утра. Уснули в восьмом часу утра, но уже в два зазвонил телефон, стоявший рядом с кроватью. Евгений поднял трубку, сонно сказал:
— Слушаю, мама!
В трубке что-то зашелестело, и он, любовно поглаживая мое голое плечо, согласился:
— Да, я тоже от него такого не ожидал. Миллионов пять, если не больше, я плохо разбираюсь в изумрудах… Нет, у нас все нормально. А чего мне ревновать? Это он пусть ревнует. Она же со мной, в моей постели… Да, предложения были, просто их не приняли. А тетя Люда молодец — держалась очень хорошо, все подумали, что это их общий подарок… — В трубке еще что-то прошелестело, и он, сказав: — Хорошо, но не сегодня, мама! — положил трубку и повернулся ко мне.
Что они говорили о Геннадии Петровиче и его экстравагантном подарке, я догадалась сразу. Наблюдая за движением руки Евгения, которая все ближе подбиралась к моей груди, все же спросила, рискуя разрушить минуту наслаждения:
— Вы говорили о Панкратове?
— Угу! — Он сжал мое плечо и свирепо проговорил: — Никогда не предполагал, что мы с дядей Геной будем соперниками! Я не ошибся, говоря матери, что он предлагал тебе стать его любовницей?
Я вздохнула. Говорить об этом мне не хотелось, но пришлось признаться, чтобы между нами не было недомолвок:
— Нет, любовницей не предлагал.
Он протяжно присвистнул:
— Значит, женой?
Я посмотрела на потолок. Там красовались тонкие золотистые цветы, обрамленные
— Нет, он мне ничего не предлагал. Открыто, во всяком случае. Но признал, что если бы не был женат, то женился бы. В общем, смысл его речи был такой: он влюблен и сделает все, что я захочу.
— Но ты, естественно, ничего не захотела! — Это был не вопрос, а утверждение, поэтому отвечать я не стала.
Он что-то пробормотал и вдруг начал властно меня целовать, будто доказывая всему миру, что я принадлежу исключительно ему. Все-таки мужчины гораздо ближе к животным, чем женщины.
Мы пробыли дома до четверга, практически не выбираясь из постели. Евгений был счастлив. Он порой не мог решить, поесть или заняться кое-чем более приятным. Если бы не я, периодически требующая более насущной пищи, он бы о еде и не вспоминал. Но в четверг я собралась на работу, чем он был крайне недоволен. Он даже потребовал, чтобы я подала заявление об уходе, и мне пришлось напомнить ему, что я не наложница в гареме, чтобы, томно вздыхая, круглыми днями ожидать своего господина.
Едва появившись в отделе, вызвала дружное сочувствие наших дам — видок у меня был изрядно потрепанный или, как дипломатично выразилась Лидия Антоновна, «немного утомленный». Несмотря на это, расслабиться себе я позволить не могла и полдня бегала по библиотеке, утрясая то одно, то другое. В один из вояжей в общий отдел встретила Викусю. Она была непривычно бледна и даже несколько небрежно накрашена. Что это с ней? Я никогда не думала, что какие-то неприятности могут заставить ее не уделить должного внимания макияжу.
Завидев меня, она подошла ко мне. Я ожидала очередной пакости, поэтому приняла вид непробиваемой каменной скалы, но она, пугливо оглянувшись, не стоят ли сзади ненужные свидетели, вдруг зашептала:
— Аня, я должна попросить у вас прощения за ту глупость, что говорила вам и о вас! Мне мама в воскресенье объяснила, что вы очень достойный человек… — Она хлюпнула носом, давая мне время прийти в себя.
Я почувствовала себя так, будто вокруг не библиотека, знакомая мне до тошноты, а безбрежная пустыня Сахара и я стою в центре зыбучих песков. Что же ей могла объяснить ее мать? Я помнила ее загадочное «Спасибо вам!» на свадьбе и стала потихоньку догадываться, в чем дело. Викуся снова осмотрительно оглянулась, как сбежавший из плена раб, и тихо пояснила:
— Мама сказала, что папа в вас влюбился. И нам очень повезло, что вы порядочная женщина и на чужих мужей не кидаетесь. Если бы на вашем месте была другая, он от нас непременно бы ушел. К вам. Мама объяснила, что у всех мужчин в этом возрасте крыша слетает и они влюбляются в других женщин, забывая о семье. Вот и с папой такое приключилось. Но вы благородно себя вели, спасибо вам… — И она побрела дальше, забыв о том, что я увела от нее Евгения.
Что ж, папуля, как источник дохода, значил для нее несравнимо больше, нежели проблематичный поклонник. Получив от бывшей врагини пятерку за примерное поведение, я даже забыла, куда и зачем шла, и была вынуждена вернуться в отдел, так этого и не вспомнив.