Любовь заказывали? (сборник)
Шрифт:
А вот Глеба относительная неудача задела. Залез в Интернет – специально в город ездил, – купил даже книгу, рекомендованную в сайте. И скоро в детдоме появилась лошадь – старая, откровенно говоря, кобылка, – а в перечне медицинских назначений появился новый термин – гиппотерапия.
Глеб подсаживал Марию на кобылку, и лошадь тихонько трусила со своей невесомой ношей, удерживаемая под уздцы твердой рукой сына лесника. Впрочем, кобылка вряд ли была бы резвее даже без твердой руки: ее «мотор» выдавал явно не более одной десятой
Теоретики метода объясняли лечебный эффект тем, что верховая езда заставляет мозг инстинктивно координировать работу почти всех мышц. В случае с Марией гиппотерапия явного лечебного эффекта не дала, но для нее, так же как и для всех остальных обитателей синдеевского детдома, кобылка стала очередным чудом, серьезно расширившим их возможности в жестоком и неласковом к ним мире.
На лошадке с восторгом катались и Федя с Маринкой, и девочка-цветочек Леночка, и даже самоуглубленный и самодостаточный аутист Петя. Они же за ней и ухаживали: конюх дядя Витя, помнивший еще Глебова отца, лично приходил обучать детей. Кузнеца же пришлось привозить из соседней деревни – профессия стала нечастой.
И еще немаловажно было для Глеба, что после появления рыжей кобылки в детдомовском сарае директор Майя Александровна впервые взглянула на него, Глеба… не то чтобы заинтересованно, но уже как-то иначе, чем прежде.
И это было ему приятно.
…Они втроем прошли в комнату. Майя Александровна заварила душистый чай с мятой. Включила немодную лампу под тканевым абажуром.
Печенья домашнего – по интерьеру явно полагавшегося, – правда, не оказалось: пришлось довольствоваться магазинными пирожными, привезенными Еремеичевым.
Тут только обратил внимание Глеб, что Еремеичев принарядился: в черном костюме приехал, что отродясь за ним не водилось.
Иван честно выпил два стакана чаю, прежде чем приступил к главному.
– Лучше бы, конечно, без этого москвича, – пробормотал он, поглядывая на Железнова. – Ну да ладно…
– Ты чего, жениться решил? – вдруг дошло до Глеба. Еремеичев зыркнул на него свирепым оком. А потом улыбнулся и согласился:
– Типа того. Вот, Майя Александровна, при свидетеле прошу у вас руки и сердца.
– Их обычно предлагают… – покритиковал Железнов. – А не просят.
– Не тебя спрашивают, – смиренно заметил Иван.
Майя застыла, не зная, как себя вести.
– Я, пожалуй, еще не готова, – наконец нашла она форму мягкого отказа.
Еремеичев расстроился, но не очень.
– «Не готова» – не значит «нет», – резонно заметил он.
Чаепитие продолжилось как ни в чем не бывало. К теме вернулись только перед уходом. Вернулся опять Иван. Уже покидая Майину квартирку, вдруг обернулся и сказал:
– Только на этого столичного жителя, – чтоб сомнений не оставалось, он показал на Глеба пальцем, –
– Вообще-то я здесь родился, – почему-то обиделся Глеб.
– Можно, я пока незамужней побуду? – разрядила ситуацию Майя.
– Можно, – разрешил Еремеичев. Он уже снова улыбался. Они с Глебом собрались и пошли восвояси.
Через час Глеб вернулся. Тихонько постучал в дверь. Почему-то ему показалось, что его примут. Было такое ощущение.
Дверь открылась.
Майя стояла на пороге, видно, только из душа – запахнутая в полотенце. Ойкнула, увидев Железнова: думала, кто-то из дежурных воспитательниц.
А Глеб, вдохнув в себя ее запах, вдруг на мгновение потерял голову и двумя руками забрался под полотенце.
Очнулся тут же, получив крепкую затрещину. Извинился, повернулся и пошел к себе на стройку, спать.
День получился какой-то, прямо скажем, сумбурный.
14
Давно так не зашивался Глеб, как этим летом. По еремеичевским – а теперь уже и своим – делам носился как угорелый: ему тоже стали сниться бледные поганки в огромных грибоварных чанах. Ягодные дела, правда, уже заканчивались, теперь впереди только брусника да клюква. Зато грибы будут чуть не до самой зимы.
А зимой, даст Бог, появится деликатесная колбаса с маркой «made in Sindeevka».
Работа Железнову нравилась: в отличие от московской она вернула ему лесной воздух. К тому же – не была навязана, да и должностью своей он никому не был обязан. Глеб вздохнул, вспомнив, как «оплачивалась» прежняя, престижная московская работенка…
Но на тяжкие душевные переживания у него теперь просто не было времени.
Даже с Майей он после своего неудачного ухаживания в следующий раз встретился только через неделю.
Кстати, получив ощутимой тяжести затрещину, Глеб почему-то не испытал чувства непомерного стыда или раскаяния. Скорее главной мыслью было что-то типа – поторопился… Ничего, жизнь в тот вечер не кончилась. А Майка – теперь про себя он называл директоршу именно так – его, безусловно, интересовала.
Еремеичев это видел, радости не испытывал, однако личное и производственное разделял четко, по-прежнему дорожа излишне самостоятельным, но весьма пригодившимся в деле москвичом. Только одно сказал Глебу насчет Майки: «Обидишь – убью», чем не слишком напугал последнего. Во-первых, после того чересчур краткого полета на аэроплане его сложно было чем-либо серьезно напугать. А во-вторых, он вовсе не собирался Майку обижать. Совершенно не исключено, что аналогичные его действия через некоторое время Майку не рассердят, а совсем даже наоборот. Она, конечно, женщина серьезная, но ведь – женщина…