Любовь... Любовь?
Шрифт:
В последующие дни я получаю полную возможность упражнять эти свои способности. Не могу припомнить, чтобы в моей жизни были еще когда-нибудь такие ужасные дни, как эти пять дней, когда я все хожу и притворяюсь, веду себя как самый беззаботный человек на свете, а на сердце у меня кошки скребут. Теперь я знаю, как, оказывается, люди могут прятать от чужих глаз свои беды и тревоги, когда им это необходимо, ведь никто, даже наша Старушенция, ни на секунду не догадывается, что у меня что-то неладно. Мне все время до смерти хочется позвонить Ингрид и услышать, что все в порядке, но я не решаюсь — боюсь узнать обратное. К тому
Быть может, мне придется жениться на ней. Никуда от этого не денешься. Если то, чего я жду, не произойдет, я должен буду жениться на ней. При одной мысли об этом меня бросает в холодный пот. Я знаю, что есть такие места на земле, где можно жениться на девушке, если она ждет ребенка, а потом развестись. Но только не здесь, не там, где я живу. И у нас, конечно, бывает, что люди разводятся и разъезжаются в разные стороны, но только не в нашей среде. У нас, если какой-нибудь парень вроде меня женится, так уж это в девяноста случаях из ста на всю жизнь. Приговорен пожизненно, и старайся не вешать носа. И притом, что же это за женитьба, если уже с самого начала думаешь о разводе! Кому такая женитьба нужна! Разве это брак? Брак должен быть таким, как у Дэвида с Крис. И у меня могло бы быть так с той девушкой... С той, о которой я мечтаю... Но чтобы жениться вот так, совсем не на той... Нет, больше никогда, говорю
210
я себе. Если только сейчас все сойдет с рук, я увижусь с Ингрид еще один-единственный раз, чтобы объяснить ей все, и потом конец. Крышка. Капут. Как бы сильно ни захотелось мне начать все сначала.
На пятый день (или на пятый год!) вечером в магазине раздается телефонный звонок, и мистер ван Гуйтен говорит:
— Это вас, Виктор. Какая-то молодая особа.
Сердце бухает у меня в груди, как паровой молот, когда я беру трубку и, оглянувшись по сторонам, судорожно глотаю воздух, прежде чем мне удается выдавить из себя:
— Слушаю.
— Хэлло, Вик? Это Ингрид.
— Здравствуй, Ингрид. Как дела?
— Я все ждала, что ты мне позвонишь, Вик. Потом решила, что, может, что-нибудь случилось и ты не ходишь на работу.
— Нет, нет, ничего не случилось... Просто замотался с разными делами. — Я сую руку за борт куртки и стараюсь унять бешеный галоп моего сердца.
— Вик... Ничего не произошло. Вот уже две недели теперь.
— Ты меня не разыгрываешь? — Черта с два, станет она разыгрывать!
— Такими вещами не шутят, ты знаешь.
— Но ведь еще не так много времени прошло...
— Все, конечно бывает... Послушай, Вик, я должна тебя повидать. Нам надо поговорить. Я не могу об этом по телефону. Можем мы встретиться сегодня вечером?
— Сегодня вечером? Не знаю, у меня сегодня что-то...— Ни черта у меня сегодня нет, но мое первое инстинктивное стремление — отодвинуть нашу встречу подальше.
— Прошу тебя, Вик, встретимся сегодня. Не откладывай, пожалуйста. Мне необходимо тебя увидеть. Я чувствую, что ей нужно поделиться с кем-то своей тревогой, иначе она может слететь с катушек, и, уж конечно, лучше, чтобы она поделилась со мной, чем
211
— Ладно, значит, сегодня вечером. Где всегда, в обычное время.
Я вешаю трубку и тяжело опираюсь обеими руками о прилавок. Для меня уже ясно, ясно как апельсин, что ждать большего нечего — она беременна.
V
— Давай обсудим все по порядку. У тебя задержка на две недели.
— На пятнадцать дней, — говорит она.
— Хорошо, на пятнадцать дней, разве это так много? Я не очень во всем этом разбираюсь, но разве у женщин не бывает так иногда?
— У некоторых бывает, они и не беспокоятся. Но у меня не бывает. Я уже говорила тебе, Вик, что со мной этого ни разу не случалось. У меня как часы.
— Ну, может, ты просто переутомилась и тебе нужно попить чего-нибудь укрепляющего. Может, надо сходить к врачу.
— Я чувствую, что мне давно надо бы пойти к врачу, — говорит она, — но только не за укрепляющим.
— Делай что знаешь, но не впадай в панику. Еще не все потеряно. Может, еще все обойдется.
Мы в парке, в беседке, вечер теплый, тихий, небо чистое. Но мы сидим в стороне друг от друга, и ни один из нас не испытывает особого желания выйти из беседки и полежать на траве.
— И еще есть одна вещь, — говорит Ингрид. — Я не могла сказать тебе этого по телефону... Мама все знает. Мне пришлось признаться ей.
У меня перехватывает дыхание. Словно кто-то отвесил мне хороший удар ногой прямо в солнечное сплетение.
— Час от часу не Легче! Ингрид! Как, черт побери, могла ты это сделать? Нельзя разве было помолчать еще немножко? — О господи, теперь мы пропали!
— Я должна была сказать маме, Вик. Она не хуже меня знает, что у меня всегда день в день. Она стала приставать ко мне с вопросами. Ты не знаешь мою маму, не знаешь, как она умеет выудить из тебя все, что ей нужно. Я просто не выдержала, разревелась и все ей рассказала.
212
Лишь бы она не разревелась сейчас, думаю я. Лишь бы она не начала рыдать во весь голос в довершение всего!
— И что же, ты ей все, все рассказала?
— Да... в общем...
А какое теперь это имеет значение, что она ей рассказала? Существует в конце концов только один способ сделать девушке ребенка. Я думаю о том, сколько парней попадало в такой вот переплет, как я, и перед глазами у меня возникает бесконечная вереница, уходящая куда-то в доисторические времена. Все они теперь небось подталкивают друг друга локтем, хихикают и перешептываются: «Глядите, вон еще один бедняга попался, прищемили ему хвост!»
— О господи... И что она сказала?
— Что она могла сказать, как ты думаешь? Она была вне себя. Я еще никогда не видела ее такой разъяренной. Я даже не решусь тебе передать, что она говорила.
— Про меня?
— Ее ведь можно понять, верно?
Итак, в самом лучшем случае, если даже ничего страшного не произойдет, эта женщина всегда будет считать меня грязной скотиной, считать, что я едва не погубил ее дочь. Хорошо еще, если она не доложит обо всем нашей Старушенции. В любой день может прийти письмо...