Любовь... Любовь?
Шрифт:
Он кивает:
— Знаю. Быть может, это отчасти потому, что я так часто в отъезде.
— В общем, так или иначе, у Ингрид на первом месте всегда была мать, и она вечно плясала под ее дудку, а я все время чувствовал себя нахлебником и даже хуже, потому что нахлебник тот хоть может приходить и уходить, когда ему вздумается, а она все время долбила мне насчет моих обязанностей и моей ответственности за семью и в то же время не давала мне возможности проявить какую-то заботу и нести какую-то ответственность, потому что я в доме был просто
— То есть как это не дала тебе знать?
Я рассказываю ему, как пришел домой и нашел дверь запертой и как миссис Олифант сообщила мне о том, что произошло. Ясно вижу, что он ничего об этом не знал, однако не подает виду.
— Она даже пыталась обвинить меня в случившемся, — говорю я ему.
Весь этот разговор отнюдь не доставляет мне удовольствия. Не очень-то приятно говорить человеку в глаза, какая у него жена гадина, даже если он сам на это напросился.
— Послушать ее, так можно подумать, что я невидимкой стоял там на лестнице и собственноручно спихнул Ингрид вниз...
Я жду, что он скажет что-нибудь и я пойму, многое ли ему известно, но он ничего не говорит.
— Но тем не менее ты решил остаться?..
— Да... А потом дела пошли еще хуже. Ингрид стала хандрить, слоняться по всему дому без дела, словно у нес какой-то смертельный недуг, и никакими силами нельзя было заставить ее встряхнуться. Она считала, что я бесчувственный.
— Потеря ребенка была для нее большим ударом, ты же понимаешь.
— Само собой разумеется, понимаю, но не может же
288
она до конца своей жизни вести себя так, словно это произошло только вчера. Мне, ей-богу, кажется, что миссис Росуэлл нарочно не давала ей выйти из этого состояния.
— Словом, как я понимаю, ты хочешь сказать, что основная причина всех бед — в миссис Росуэлл? — спрашивает он, пристально глядя на меня.
— Да... Да, я именно это хочу сказать.
Жутко неудобно говорить человеку такие вещи про его жену, особенно если он к тому же славный малый. А мне волей-неволей приходится винить во всем мамашу Росуэлл — ведь не могу же я сказать ему о самой главной, об истинной причине — о том, что я никогда по-настоящему не любил Ингрид.
— Может, выпьешь кружку пива? — спрашивает мистер Росуэлл.
— Нет, спасибо. После пива меня весь день будет клонить ко сну.
Он берет себе кружку светлого.
— Насчет выпивки ты не особенно силен?
— Нет, не особенно. Я довольно быстро косею.
— Ну, тут стыдиться нечего, — говорит он, — Это, скорее, очко в твою пользу.— Он берет нож и вилку. У него-то аппетит, как видно, нисколько от всей этой истории не пострадал. — Так каковы же теперь твои планы? — спрашивает он. — Ты вернулся к своим?
— Нет, я живу у сестры.
— А родителями у тебя сейчас не совсем ладно?
—
—Ты сейчас, значит, как бы на положении отверженного?
— Я уже начинаю к этому привыкать. Я не первый день чувствую себя отверженным.
— Знаешь, — говорит он, вертя в руках нож, — у меня складывается такое впечатление, что ты почему-то считаешь себя несправедливо обиженным, и притом уже давно. Словно тебя обошли, обманули в чем-то. Можно даже подумать, что и женитьбу-то эту тебе навязали на шею.
Мне становится не по себе, потому что он что-то начинает лезть в бутылку.
— Может быть, ты жалеешь, что женился?
— Да, жалею.
289
— Почему же ты женился? — спрашивает он и смотрит на меня в упор. — Потому что любил Ингрид или потому, что она забеременела?
Я молчу.
— Ну хорошо. Ты хочешь быть женатым на Ингрид?
— Я не хочу быть женатым на двух женщинах сразу — и на Ингрид, и на ее мамаше.
Поручиться не могу, но мне кажется, что он едва не ухмыльнулся.
— Твое теперешнее положение тоже не завидное, — говорит он. — И самому жить негде, и жену привести некуда.
— Это верно.
Довольно глупое положение, в сущности.
— А в конце концов не так уж это плохо, — говорю я, потому что его слова задевают меня за живое. — Ушел я сам, по доброй воле, и могу не возвращаться, если не захочу. Мне теперь не надо думать о ребенке, и никто меня не может больше ни к чему принудить.
— А кто же тебя к чему-нибудь принуждает?— спрашивает он, не повышая голоса.
— Хорошо, вы, предположим, нет. Но не нужно изображать все это так, будто я только и жду, когда Ингрид позовет меня назад. Я сам ушел, не забудьте.
— Правильно, ты ушел. Но с другой стороны, еще не известно, захочет ли теперь Ингрид принять тебя обратно.
— Совсем на это непохоже, судя но тому, как она себя вела.
— В таком случае, — говорит он, — пожалуй, самое разумное во всех отношениях — положить, этому браку конец. Забудь, что ты был женат. Полгода — срок небольшой. Ингрид могла бы потребовать с тебя алименты, но, по-моему, она в этом не нуждается. Но конечно, она захочет получить развод. Ты ведь не станешь возражать, не так ли?
— А какие у нее будут основания для развода?
— То, что ты ее покинул, вероятно. Будь мы в Америке, можно было бы еще добавить нанесение психической травмы.
— Вот это было бы лихо, верно?
— Да, не правда ли? В разводах всегда есть что-то юмористическое.
290
— Боюсь, как бы мне не околеть со смеху.
— Что ж, Вик, вот, значит, к чему мы с тобой пришли. Ты же сам не захочешь быть связанным с женой, с которой ты живешь врозь, и, конечно, Ингрид тоже будет стремиться получить свободу. Она молода, привлекательна. Ей захочется выйти замуж снова. Да и ты со временем женишься, я полагаю.