Любовь
Шрифт:
Нужно ли было понимать последнее замечание так, что Рукосил полагал за честь принадлежность к котовому племени и не прочь был бы отказать Спику в этом преимуществе, нужно ли было искать иные причины для откровенно выказавшего себя недовольства, считал ли Рукосил, к примеру, что кое кто в ответе за дурной нрав и непредсказуемые выходки опозорившего самое племя котов Спика, — так или иначе Золотинка чувствовала себя виноватой. Она принялась оправдываться, заверяя спутника, что уж что-что, а дурное происшествие в Попелянах не должно омрачать их и без того скверные
— Чудеса, да и только!
Они молча продолжали подъем. Рукосил хмурился и глядел под ноги, изредка пытая девушку скользящим взглядом. Щека его подергивалась и кончик уса задиристо взлетал вверх, чтобы своим чередом поникнуть. Неведомые махинации бродили в голове Рукосила.
На последних ступенях, отдуваясь, спутники поднялись на двойную галерею или гульбище, которая обращалась впереди в обширные сени; красная ковровая дорожка упиралась в украшенный изваяниями беломраморный портал и двустворчатые двери.
— Нам сюда? — спросил кавалер больше для того, чтобы сломать молчание.
— Сюда, — пожала плечами Золотинка. — Если сумеем войти.
Не успела она договорить, как тяжелая резная дверь впереди поддалась, открываясь изнутри… На порог ступил, окинув строгим взглядом Золотинку и Рукосила, длинноволосый юноша. Следом теснился бородатый мужчина, достоинством своим и повадкой, походивший на принарядившегося к празднику ремесленника. Золотинка помнила обоих в строю праведников.
Рукосил устремившийся уж было вперед, к дверям в неведомое, остановился, неприятно пораженный. Честно говоря, растерялась и Золотинка.
Лучше владели собой праведники. Они неспешно прикрыли дверь.
— Как, государыня, вы здесь? — молвил затем ремесленник как будто из вежливости — неловко разойтись без единого слова в пустынном месте.
— Вам удалось спастись? Как вы избавились от змея? — удивился его молодой товарищ.
Как выяснилось, ни тот, ни другой не знали о бывшему внизу, в сенях, превращении. Не останавливаясь на себе, Золотинка объяснила, кто есть ее спутник. Подумав, ремесленник сдернул шапку — без особой почтительности, впрочем. Волосатый юноша, который не имел шапки, дергано поклонился — и неловко, и с вызовом.
— Я был бы счастлив, когда бы сумел бы быть бы вам полезным, — в соображениях красноречия утруждая свое заявление множеством ненужных колдобин, заявил ремесленник, по-прежнему обращаясь только к женщине. Рукосила он миновал как пустое место. — Я отсидел в вашей тюрьме, государыня, три месяца. За правду.
— У нас в Раменской слободе, государыня, Скопу Ушака почитают за святого, — восторженно пояснил молодой. Он, похоже, не сомневался, что великая государыня в самом недолгом времени окажется среди почитателей Скопы Ушака.
И оба с почтительным недоумением, которое затрудняло вопросы, обращались взглядом к золотой руке государыни.
— Да, я виноват перед слованским народом, — напомнил тут о себе Рукосил. — Я сделал много зла
— Государь! — встрепенулся юноша. — Народ страдает под гнетом налогов и несправедливостей.
— Вы из движения законников? — быстро спросил чародей.
— Да.
— Законников выпущу из тюрем. Все будет по-другому. Все будет иначе. Лучше. Гораздо лучше. Все будет по-вашему. Городское самоуправление. Полная свобода распространять учение законников. Примирение, согласие, справедливость. Мы переименуем Колдомку в улицу Примирения. Примирение. Согласие. Справедливость.
— И равенство! — возразил юноша с некоторой долей упрямства.
— И равенство, черт побери! — воскликнул Рукосил, бросив тотчас же настороженный взгляд на Золотинку, словно именно от нее ожидал возражений против равенства, справедливости, согласия и всего самого хорошего.
Великий князь пошел так далеко, что обнял за пояс юношу и дружески его потиснул, а потом сделал попытку притянуть к себе Скопу Ушака, которого почитали в Раменской слободе за святого, и смазано поцеловал его в щеку.
— Друзья мои! — воскликнул он дрогнувшим от чувства голосом. — Друзья мои, — повторил он, как бы примериваясь к обстоятельной речи, но не сумел совладать с волнением и кончил там, где начал, вложив в два слова все невысказанное: — Друзья мои!
Смущенные донельзя, если не сказать ошарашенные, законники виновато топтались, испытывая потребность отплатить государю признательностью, но он — из великодушия или по нетерпению — не позволил этого.
— Еще увидимся! Уверен, что увидимся. И не так как сейчас! — пообещал Рукосил и, непонятно оглянувшись на Золотинку, бросил своих новых друзей, чтобы поспешить к неведомому.
Однако Золотинка не позволила ему уйти и, чуть только опоздав, из-за того, что кавалер не подумал придержать дверь и пришлось тянуть тяжелый, едва ходящий в петлях створ, очутилась за спиной у Рукосила, который застыл перед живописным изображением.
Это была слишком хорошо знакомая Золотинке по Межибожскому дворцу выставка, ломаный коридор, в котором висели по красным стенам, теряясь над головой, картины.
Та, что открылась Рукосилу, повергнув его в столбняк, изображала имевшее место несколько мгновений назад событие: Рукосил лобзает небритую щеку свежеприобретенного друга. Вделанная в резную раму подпись черным по золотому выразительно объясняла происходящее: «Великий слованский государь Рукосил-Могут предлагает народу примирение, понимая его как перемирие».
Рукосил оглянулся на Золотинку. Нельзя сказать, что он был бледен, в красноватом отсвете стен лицо его приобрело неопределенный оттенок, — истинные чувства выдавала не бледность, но особенная, старательная неподвижность, словно он заморозил не только лицо, но и все внутренние ощущения, которые могли бы выдать испуг.
Правее висела еще одна картина насущного содержания: Рукосил предлагает Золотинке волшебный камень Сорокон. Имелась и соответствующая подпись, только Рукосил не выказывал любопытства.