Любовь
Шрифт:
Книга «Голая обезьяна» появилась очень вовремя. На обложке первого английского издания красовался ставший уже знаменитым снимок: сфотографированные сзади три обнаженных человека — мужчина, женщина и ребенок. На обложке немецкого издания к этой троице добавили еще человекообразную обезьяну. В 1967 году иллюстрации такого рода могли попасть в категорию порнографических. А потому нет ничего удивительного в том, что «Голая обезьяна» тотчас стала культовой книгой, особенно для молодого поколения. Причину такой популярности выдавал текст на клапанах суперобложки: «Эта поистине революционная книга буквально переворачивает все наши представления. Тот, кто ее прочтет, станет по-иному смотреть на все: на соседей и друзей, на жену и детей, и на самого себя. С улыбкой посмотрит он на повседневность и на неясные прежде вещи, понимать которые научит его эта книга».
За одну ночь Моррис и его неугомонная жена Рамона стали популярны,
На первый взгляд Морриса можно принять за неукротимого революционера. В «Голой обезьяне» он развеял волшебство консервативной половой морали шестидесятых. «Людским зверинцем» Моррис предвосхитил движение зеленых. Однако если присмотреться, то за декларацией о свободе и призывами к творческой самореализации прячется старая, как мир, идеология: представление о биологической предопределенности человека. Можно, конечно, с наслаждением сунуть книги Морриса в нос блюстителям церковных обычаев и апостолам буржуазной морали, но мысль о биологической предопределенности человека выглядит ничуть не более оптимистической и не более прогрессивной, чем ханжество церковников и буржуа. Напротив, Моррис говорит людям, что, по сути, они жадные, похотливые, одержимые жаждой власти, жестокие и эгоистичные существа, безраздельно подчиненные своим влечениям.
Моррис, со своим взглядом на человеческое поведение как на врожденное, во-первых, и как на реликт каменного века, во-вторых, стал гениальным рупором фундаментального биологического мировоззрения. В 1973 году Моррис возвращается в Оксфорд, чтобы заняться исследованием врожденных основ человеческого поведения. Наставником Морриса стал голландец Николас Тинберген, один из крупнейших исследователей человеческого поведения. Кстати сказать, как раз в то время «этология» переживала невиданный бум. Как раз в 1973 году Тинберген получил Нобелевскую премию — между прочим, вместе с Конрадом Лоренцем, который тогда же опубликовал итоги своих философских размышлений. Так же, как книги Морриса, «Обратная сторона зеркала» есть не что иное, как честолюбивая попытка обосновать и объяснить человеческую культуру исключительно биологическими факторами. Согласно Лоренцу, в культуре действуют те же законы, что и в биологии, и все действия человека можно объяснить инстинктами и биологически обусловленной способностью к обучению. То, что Лоренц в конечном итоге осмеливается предсказать — и, надо признать, весьма пессимистично — дальнейший ход культурной эволюции, отнюдь не повышает доверие читателя к смелым и откровенным высказываниям автора. Ибо там, где Моррис преисполнен веры в светлое будущее своей голой обезьяны, Лоренц видит закат и упадок цивилизации. Вероятно, к такому выводу подтолкнуло его бесстыдство мини-юбки.
Неоднократно выдвигались якобы вневременные и трезвые объяснения человеческой природы, но, странное дело, все эти объяснения удивительным образом не выдерживали испытания временем, даже коротким. Причину легко угадать. Для того чтобы быть в состоянии определить, каков человек «по своей природе», надо очень хорошо эту природу знать. Познание человеческой природы осложняется тем, что Лоренц, как и Моррис, относит возникновение и формирование этой природы не к настоящему, а к прошлому. Человек должен быть таким, каким он был в каменном веке, а именно: таким же в своей сексуальности и социальном общении, в склонности к творчеству, в пищевом поведении и уходе за телом, ну и, естественно, в наших верованиях. Так как нам не слишком хорошо известно, что происходило с человеком в каменном веке, то фантазиям и импровизациям на эту тему несть числа. Здесь Десмонд Моррис выступает настоящим мастером палеолитического сюрреализма.
Большой загадкой эволюционной биологии человека считают женскую грудь. В отличие от молочных желез прочих млекопитающих и даже человекообразных обезьян женская грудь зачастую отличается очень большими размерами. Для продукции молока — это было известно и Моррису — большая величина молочной железы не является необходимой и, более того, вообще не имеет к лактации никакого отношения. Смелым мазком Моррис, однако, рисует следующую картину: груди и губы женщины являются спроецированными на переднюю поверхность тела сексуальными сигналами! Подобно обезьяне, обитавший
Эта занимательная история из жизни людей каменного века является, естественно, пустой бессмыслицей. Для того, чтобы возыметь сильнейшее сомнение в этой смелой и неопровержимой гипотезе о зоологии человека, не надо даже спрашивать, зачем в таком случае мужчине потребовались полные губы. Можно начать с того, что самки гиббона, единственной — со всеми ее пятнадцатью видами — моногамной человекообразной обезьяны, обладают весьма изящной молочной железой. Напротив, бонобо, которые совокупляются в самых разнообразных позах, в том числе и в «миссионерской», отличаются сильнейшей склонностью к полигамии и никогда не образуют устойчивых пар. Кстати, у самок бонобо «грудь» тоже очень маленькая.
Теория грудей Морриса может, таким образом, служить лишь забавным примечанием к ранней истории эволюционной психологии. Но в этой области и в наше время продолжают происходить не менее веселые события. Незнание реалий доисторических времен часто снимает всякие границы с необузданной творческой фантазии специалистов по эволюционной биологии. Например, американский научный обозреватель Уильям Оллмен, вволю натешившись над теорией Морриса, тут же выкладывает на стол свою собственную фантазию: «Большая грудь возникла, вероятно, как часть женской стратегии по завлечению полового партнера. Увеличенная в размерах грудь является признаком беременности, то есть сигналом того, что женщина не готова к совокуплению; партнеру не остается ничего другого, как пуститься на поиски следующей самки, а «облагодетельствованная» им женщина остается беззащитной и предоставленной самой себе. Если же грудь вообще большая, то женщина как бы все время посылает мужчинам ложный сигнал «Я беременна», хотя в действительности это не так. Таким образом, признактеряет в глазах мужчины свою информативность. Как следствие, мужчины принимают участие в «соглашении по размножению», остаются при женщинах и помогают им в воспитании потомства» (6). Каким образом «стратегия» может в ходе эволюционного развития запечатлеться в виде телесного признака, видимо, навсегда останется сокровенной тайной Оллмена, ибо «стратегия», как и «тактика» — согласно взглядам современной генетики — не наследуется и не проявляется какими-то телесными свойствами. То, что большая грудь способствует верности партнера и мотивирует его к участию в воспитании и детей, представляется весьма забавной идеей.
Еще большее любопытство вызывает удивительная страсть эволюционных психологов расставлять повсюду дорожные указатели времен каменного века и добросовестно их интерпретировать. Но позвольте сделать одно маленькое возражение: кто, собственно, сказал, что каждый телесный признак живого существа непременно должен выполнять какую-то функцию? Разве не достаточно того, что некоторые, между прочим, случайные признаки просто не вредят своему носителю и не мешают его способности к выживанию и поэтому до сих пор сохранились? В дальнейшем мы еще вернемся к этой мысли. Что же касается женской груди, то в увеличении ее размеров могло сыграть роль повышение потребления мяса в сравнении с ранними доисторическими временами. Известно, что потребление большого количества мяса стимулирует выработку и выделение гормонов. Вполне возможно также, что существует связь между увеличенным средним размером молочных желез у женщин народов, потребляющих много мяса (как, например, в США) и небольшим размером молочных желез у женщин народов, склонных к вегетарианской пище (как, например, в Южной Азии). Все это не имеет абсолютно никакого отношения к сексуальным позам, моногамии и другим эволюционно-биологическим функциям.
Тот, кто хочет объяснить природу современного человека, но при этом сводит ее к «более простым» формам, с самого начала оказывается перед четырьмя большими затруднениями. Во-первых, надо спросить, всё ли, что порождает природа (в том числе и человек) можно объяснить с точки зрения логики живого (био-логически). Биологи и естествоиспытатели ищут в природе логику. Однако логика не является свойством самой природы, но способностью человеческого мышления. Можно с таким же успехом спросить: логично ли искать логического объяснения причин, стоящих за любым природным явлением?