Любовница Иуды
Шрифт:
– Кто это? – шепотом спросил перепуганный Иуда.
– Это якобы профессор Геймер со своим Титом. Между прочим, в колбе его сотворил. Фантастика! – Джигурда сплюнул в сердцах себе под ноги.
– А почему «якобы»?
– Потому что это не настоящий Роберт Геймер, – туманно процедил сквозь зубы следователь, но пояснять ничего не стал.
– Слава ученым Тотэмоса, передовому отряду всемирного разума! Ура, товарищи! – закричал Ферапонтов с трибуны (хотя особой радости в его голосе не чувствовалось).
Иуда зажмурился и присел от взрыва неестественно-громкого рева, какого-то болезненного и беззащитного. А когда снова открыл глаза и посмотрел на ящера, то столкнулся с его невинным, чуть насмешливым взглядом – Иуде показалось, что чудовище выделило его из всей толпы и персонально ему
В лазоревое небо снова ударили грубые голоса медных труб, и началось театрализованное представление. Сначала, из заросшего сиренью скверика, где стояла позеленевшая скульптура музы Клио, выехал крутоплечий всадник на белой лошади, с упругим луком за спиной; на голове витязя серебрился венец – похоже это сама Победа величественно прогарцевала по площади, поклонилась кумачовой трибуне и скрылась в тесном переулке. Через минуту из того же скверика выскочил усатый всадник на рыжем жеребце, в островерхой шапке с матерчатой звездой и в солдатской гимнастерке – ему неистово захлопали, алчно закричали, предвкушая удовольствие. Иуда не сразу узнал во всаднике атамана Бабуру, наблюдая, как серпоусый казак с жирными румянами на щеках, свесился с седла почти до земли и сумел с первой попытки схватить большой меч, лежавший на низких козлах. Посверкивая на солнце холодным оружием, он с удалым свистом ринулся прямиком на соломенные чучела длинноносых банкиров в черных смокингах и высоких цилиндрах, толстобрюхих попов и купцов, чопорных царских генералов и нынешних представителей центральной власти. С цирковым изяществом Бабура снес им на всем скаку пустые головы, которые тупо шмякнулись на булыжники под задорную барабанную дробь и восторженные крики. Пока островитяне по-детски ликовали, появился ещё один всадник, но уже на вороном коне: в левой руке он держал картонные весы с картонными гирями, а в правой – золотистый муляж снопа пшеницы, перевязанный бордовой лентой с надписью: «Тебе, Родина, – от острова свободы». За ним двигалась грузовая машина с опущенными бортами кузова, где красовались экспонаты достижений народного хозяйства. Там же, среди пузатых восковых караваев хлеба, тыкв и арбузов, стояла голенастая девочка с розовыми бантами и выпускала из клеток на волю настоящих белоснежных почтарей.
И вот, когда праздничное настроение достигло апогея (народ настроился на волну ещё чего-то большого и полнокровного), небесная лазурь внезапно потемнела, на площадь пали тревожные сумерки, разорванные в клочья ослепительным выхлестом молнии, которая оставила в небе бледный силуэт коня; чуть позже появилась и фигура всадника, покрытого с головы до ног серым саваном. Конь и всадник медленно поплыли над притихшей толпой…
Люди впали в какой-то бредовый полусон, никто из них не мог двинуться с места. Всех охватило предчувствие грядущей беды.
Проплывая над кумачовой трибуной, всадник сбросил с головы покрывало, превратившееся в развевающийся лунный плащ, и опешившая толпа шевельнулась, как одно большое тело, издав вздох ужаса: на бледном коне восседал призрак в образе человеческого скелета и сжимал в костяной лапе длинный прозрачный меч.
Спустя какое-то время видение растворилось над горбатыми силуэтами дальних гор.
Мгновенно посветлело темно-фиалковое небо, сквозь легкую дымку разгоняемую ветерком, проступило земляничное солнце – и запели очнувшиеся птицы… То, что произошло, уже показалось большинству островитян отличным трюком, неожиданным сюрпризом организаторов мероприятия. К этому делу, возможно, подключили сильного гипнотизера из Центра. Самые доверчивые (и мы в том числе), придя в себя, зааплодировали и закричали: «Браво! Браво!». А уж мы ликовали особенно: какая впечатляющая зарисовка украсит наш праздничный репортаж!
Следователь Джигурда тоже готов был поверить в гениальный трюк, но мешало присутствие рядом Иуды, его замкнутое лицо посвященного. Будто пришельца связывала с всадником-призраком некая таинственная невидимая нить. Обостренным чутьем следователь уловил в сыроватом воздухе весны черемуховое дыхание тлена: оно тянулось газовым шлейфом за растаявшим
Душу оцепеневших от ужаса горожан отогрела очередная жизнерадостная сценка. Снова бодро грянул духовой оркестр, мажорно зазвучал цирковой туш, и тотчас же из колючего садика выбежал старый дрессированный тигр, на котором восседала – в прозрачных пурпуровых колготках и сиреневой маечке обольстительная наездница с роскошными формами – она размахивала алым стягом с белым профилем Великого Островитянина, и глаза её вдохновенно сияли. Иуда узнал Марсальскую. От неё шли такие мощные волны плотского искушения, что даже у начальников на трибуне замаслились взгляды, а Ферапонтов торопливо закурил и прощающе похлопал носатого режиссера по плечу. Верхом на тигре, недавно списанном с цирковой арены, Марсальская объехала всю площадь под сладострастное урчание фабричных мужиков и вернула зверя взмыленному дрессировщику – тот неотступно следовал сзади с длинным кнутом и заряженным пистолетом за бархатным поясом. К наезднице подбежал Бабура, уже переодевшийся в обычный свой мундир, услужливо накинул ей на плечи легкий плащ и увел в сторону трибун.
В течение часа, на площади расчистили большой круг, установили в центр дубовую плаху, а также несколько металлических жаровен с пылающими углями. Прикатили и бочку вина из местного винограда. Потом притащили двух барашков со связанными ногами, и состоялась их публичная казнь: широколицый рябой мужик, рубщик мяса на городском базаре, ловко перерезал им нежные горла – барашки только дернулись, не успев вскрикнуть. Крепкие ребята в малиновых косоворотках и черных шароварах с символическими изображениями оранжевых солнц на ягодицах подставляли деревянные кружки под червонные струи теплой крови, осушали их с преувеличенной жадностью и размазывали кровь по лицу. Иуда увидел, как из первого ряда зрителей выскочила Марсальская: она наполнила кровью фарфоровую чашку, отпила глоток – и опять растворилась в толпе. За ней тащился, вцепившись ей в руку, Гера, одетый в синий матросский костюмчик и кремовую панамку.
Барашков ловко освежевали, тушки расчленили на аккуратные куски, которые насадили на острые шампуры и возложили на горящие жаровни. Молодое мясо быстро изжарилось, и веселые хлопцы в ярких косоворотках стали аппетитно поглощать его, запивая густым вином цвета венозной крови. В душе Иуды повеяло чем-то далеким, связанным с пасхой и храмом, и сладость нахлынувшей ностальгии растворила отвратительный запах жертвенной крови…
Когда плаху и мясо с вином отдали проголодавшейся толпе (мы тоже причастились на халяву), в середину освобожденного круга вышли семь дюжих парней в косоворотках, уже изрядно вкусивших от союза виноградных лоз и солнца. Их боевой пыл подчеркивали перистые кровяные мазки на лбах и щеках – словно у коренных индейцев, ступивших на тропу войны. Они куражились перед публикой, играли просторными плечами и вызывали добровольцев на бой.
– Ну, островитяны-тараканы, сверчки запечные, кто из вас устоит против скифов?
Все уже заранее знали, что никто. Однако смельчаки всё-таки нашлись. Народ расступился, и в круг шагнули шестеро молодых людей в белых полотняных штанах и рубахах, подпоясанных белыми кушаками. Они сразу приглянулись Иуде: было в их лицах что-то лучистое и тонкое, как профиль раввуни на фоне утренней зари. Они внушали доверие. Парень с острой русой бородкой обратился к толпе:
– Наш седьмой брат заболел. Найдется ли среди вас человек, готовый постоять за Господа нашего Иисуса Христа?
Из толпы насмешливо крикнули:
– Таких дураков больше нет!..
– Я обычно третьим бываю! И то перед получкой…
– Пускай Христос и будет у вас седьмым…
Толпа реагировала на жалкие остроты бурным смехом. Иуду этот смех покоробил. Он заметил среди малиноворубашечников того самого Коляню, который так ловко ударил его ногой в спецгостинице. Сердце обдало холодом. Вспомнились слова отца: «… да усладит себя честный человек отмщением, да омоет ноги свежей кровью злодеев».