Любовница лилий
Шрифт:
– Как-то мама разоткровенничалась, что ей не дают хороших ролей в театре, она очень обижалась на режиссера. Вообще, она была нервной всегда. Я знала, что если мама начинает песню Эдит Пиаф, то к ней лучше не подходить. Для меня это был знак, что мама сильно взвинчена.
И Ева, к изумлению Виктора, вдруг запела красивым грудным голосом:
– Non, rien de rien / Non, je ne regrette rien /Ni le bien qu’on m’a fait, ni le mal /Tout ca m’est bien 'egal /Non, rien de rien /Non, je ne regrette rien /C’est pay'e, balay'e, oubli'e /Je me fous du pass'e…
«Нет,
Ева замолчала и сильно покраснела.
– Ты отлично поешь, – похвалил он. – И французский на высоте.
– Я с семи лет занималась с педагогом по вокалу, и школа во Владимире была с углубленным изучением французского и английского. Я должна пойти в четвертый класс сейчас. – Ева вздохнула. – А мама, сколько я себя помню, старалась говорить со мной на французском. Она даже ввела свою систему: один день общаться на русском, второй – на иностранном. Она была помешана на Франции, мечтала когда-нибудь туда уехать.
– Так что же случилось?
– Она со всеми разругалась и ушла из театра. Год назад мы переехали в Москву. Мама решила, что во Владимире ее недооценивают, искала счастье в другом месте. А дальше все как-то становилось хуже. Ее никуда не брали, деньги скоро кончились, мама все где-то пропадала даже ночами. Я сидела одна в комнате, которую мы снимали.
– Прости, твоя мама стала злоупотреблять… спиртным? – уточнил Виктор, хотя и так знал ответ на этот вопрос.
– Она была странной, то смеялась, то выглядела заторможенной… и от нее пахло противно, – тихо ответила Ева. – А пару месяцев назад она сказала, что пора бы и папаше поучаствовать в моей судьбе, и мы переехали сюда.
– Как раз хотел спросить, где же твой отец, – заметил Виктор.
– Я его никогда не видела, только на фото, – сообщила Ева.
– Оно у тебя с собой? – оживился он. – Хотелось бы взглянуть.
Ева кивнула и полезла в рюкзачок. Она достала папку.
– Это что? – заинтересовался Виктор. – Твои документы?
– Да, здесь все. Я когда решила сбежать, забрала их с собой, – откровенно сказала она.
– Предусмотрительно, – тихо проговорил Виктор.
– Здесь и мое свидетельство о рождении, и медполис, и даже личное дело из школы.
Девочка открыла папку, вынула небольшую ламинированную фотографию и протянула ее Виктору. Он увидел обнимающихся мужчину и женщину. Они были сняты на фоне какого-то пруда с плавающими белыми лебедями. Мужчина широко улыбался, это был брюнет с высоким лбом, зачесанными назад волосами, черными густыми бровями. Виктор дал ему под пятьдесят. А вот женщина выглядела намного моложе. Хрупкая утонченная блондинка с кудрявыми волосами, ясными глазами и обаятельной улыбкой притягивала взгляд. Ева разительно походила на мать.
– Это у нас во Владимире, в городском парке, – хмуро пояснила Ева и забрала фото. – И мне вот сейчас кажется, что ты внешне очень похож на моего папу, – добавила она.
– Просто
Он со странным сожалением глянул на фотографию. Что-то будто выплывало из памяти, но он не мог понять своего беспокойства. Причин для него не было. Виктор перевел взгляд на Еву. Непонятная грусть сжала сердце, но он пока не мог разобраться, отчего так реагирует.
«Еще не хватало привязаться к этой девочке, – одернул он себя. – Жалость – плохой советчик. Нужно быть осторожнее и не поддаваться эмоциям. Мне такие проблемы, как несовершеннолетняя воспитанница, не нужны».
– Ты всегда носишь этот снимок с собой? – другим тоном спросил Виктор.
– Да, не расстаюсь. А то вдруг потеряется. Мой папа только там, больше его фоток у нас нет, – сказала она и засунула фотографию в карман.
– Но он выглядит намного старше твоей мамы, – заметил он. – Что ты о нем знаешь?
– Почти ничего. Мама никогда о нем не говорила. Только в Москве и вспомнила, когда совсем нам плохо пришлось. За комнату нечем был платить, хозяйка пришла и орала на нас, ругалась жутко, грозила полицией. Вот мы ночью и удрали. И сразу сюда. Папа мой из Коврова.
– Вы нашли его? – спросил Виктор, с тревогой наблюдая, как энергия девочки начинает темнеть и снова приобретать фиолетовые оттенки.
По правилам, ему надо было заканчивать беседу и постараться привести эмоциональный фон клиента в норму. Но время поджимало, вот-вот должен был появиться Петр Иванович, а Виктор все еще не принял никакого решения.
– Оказалось, что мама знала его адрес, – торопливо продолжила Ева. – Мы с вокзала сразу туда. Но в квартире жили другие люди. Они и рассказали, что папа умер вот уже несколько лет как. С этого все и началось. На последние деньги мама сняла крохотную комнатку, пыталась найти здесь работу. Но ничего не выходило. Она стала много, очень много пить вина. И однажды просто не проснулась. Хозяйка комнаты вызвала врачей, маму увезли, а мне велели ждать. Соседи меня подкармливали. Они же и сказали, что со дня на день за мной приедут и отправят в детский дом. Я испугалась сильно, не хотела туда. Забрала кое-какие свои вещи и убежала. Не знаю, на что я надеялась. Но мне было так плохо! Я все бродила по городу, ночевала где придется, три дня ничего не ела. В голове появилась какая-то тяжесть, и все время хотелось спать. А тут эта тетенька, такая ласковая. Накормила вкусными пирожными и все что-то говорила, говорила. Только от ее слов мне становилось тоскливее и страшнее…
Виктор увидел сильный всплеск темной энергии и принял решение. Он взял Еву за побледневшие щечки и глубоко заглянул ей в глаза. Стереть из памяти фрагмент было делом нескольких секунд. Девочка моргнула, улыбнулась, на лицо вернулся румянец, глаза снова заблестели.
– Я все бродила по городу, ночевала где придется, три дня ничего не ела. В голове появилась какая-то тяжесть, и все время хотелось спать, – повторила она другим тоном. – Вот я и уснула на скамейке в каком-то скверике. И оказалась в этом доме. Словно чудо сотворилось.