Любовник Большой Медведицы
Шрифт:
Антонию кинул золотую пятирублевку.
Гармонист, не прерывая игры, поймал ее в воздухе быстрым движением руки.
— Это за марш тебе!
Я вслед на Юзеком обошел зал, пожимая хлопцам руки. Мамутову руку пожать не смог, в ладони не поместилась, а он мою жать и не стал: видно, повредить боялся.
Контрабандисты составили три стола, расставили бутылки с водкой и пивом, тарелки с колбасой, хлебом и огурцами. Из нашей партии поначалу были только Болек Лорд, Фелек Маруда, Бульдог и Мамут.
Старший
— Скажу и докажу, — объявил Комета, вытаращив глаза и шевеля усиками, — кто не пьет, тот заживо гниет, а не живет!
— Умно! — подтвердил Лорд, выбив пробки сразу у двух бутылок ударом о колени.
Налил по полстакана водки.
Мамут, бормоча и склонив набок голову, пододвинул стакан к себе и осторожно, будто опасаясь раздавить стекло в руке, выпил. Сопнул, затем подмигнул мне и буркнул невнятное. Я никогда не слышал, чтобы Мамут произнес что-нибудь длинное. Обычно одно, от силы пара слов, а чаще только руками махал да подмигивал.
— Знаете, хлопцы, — отозвался Китайчик, — что мне Фелек Маруда рассказал?
— Придумал, небось, как метлу съесть? — гыркнул Бульдог.
— Не… рассказал, что гусь — самая глупая птица на свете.
— …? — движением ладони и поднятыми вверх бровями спросил Мамут.
— Потому что одного съесть — мало, а двух — уже чересчур. Куры, утки — всегда приспособиться можно. Двух мало — трех съешь, трех мало — четвертого добавишь, а с гусями куда хуже.
— Наверное, ты перепутал, — засомневался Щур, — наверное, про телков он рассказывал, а не про гусей.
Маруда же, не обращая внимания на подначки, управлялся с гусем, похрустывая костями и облизывая пальцы.
Болек Лорд был за хозяина. Приносил из буфета водку и закуски, разливал по стаканам водку и пиво и, как умел, развлекал хлопцев. Не забывал и про музыканта, подносил ему время от времени стопку и закуску. Подходил к Антонию и пел:
Драгоценный пан Антоний Дринькал-тринькал на гармони, Ин-там тирли, ин-там-там, Тарарам, ха-ха!Пан Антоний играть прекращал. Опрокидывал стопку и, опершись локтями на гармонь, начинал закусывать. Похож был на крысеныша, грызущего корку хлеба.
Вечерело.
Пили дальше.
Вдруг Китайчик начал блевать, сперва на стол, потом на пол.
— Эх, наделал собачьей сечки, — вздохнул Лорд, укладывая хлопца на узкий, обитый черной клеенкой диванчик под окном.
— Антоний, похоронную! — скомандовал Щур.
Гармонист заиграл Шопена. Щур наполнил стаканы и крикнул:
— Хлопцы, за здоровье покойничка! Пусть здравствует!
— Умно! — подтвердил Лорд, беря стакан в руку.
Никогда не видел, чтоб пили столько водки. В особенности пили Мамут и Болек Комета. Фелек Маруда с Бульдогом тоже зря времени не теряли. Мы с Юзеком пили меньше всех.
Вдруг заорали сразу в несколько глоток:
— Ура!
— Да здравствует!
— Давай его сюда!
Обернувшись, увидели Славика. Хлопец он был молодой. Улыбался, смутившись от такого шумного приветствия. Пожал всем руки. А Болек Комета тут же и начал просить: «Славику, сердце мое! Спой нам, братеньку, спой!»
Удивительно — горластые, пьяные люди вдруг утихли, и в зале воцарилось молчание. Встревожившись, Гинта приоткрыла двери из соседней комнаты и выглянула, но, убедившись, что все в порядке, скрылась.
Парень постоял минуту неподвижно посреди зала, а потом запел тихим, чуть дрожащим, но потихоньку набирающим силу и чувство голосом песню контрабандистов:
Вышел хлопец до границы, Дивчина в кручине. Ну когда ж он воротится, Что с ним на чужбине?Славик выпрямился, и голос его налился тоской, и нежностью, и неизбывной жальбой. У меня прямо мурашки по спине побежали. И не видел я уже ничего в зале, только удивительные глаза его, и каждым нервом отозвался на терпкую печаль песни.
Когда Славик замолк, все долго сидели тихо. Я посмотрел на Мамута: по его изрытым, серым, будто из камня вытесанным щекам стекали слезы.
— Вот же пся крев, — выдохнул Щур.
— Славичку, дорогой, — Болек Комета протянул к нему руки. — Спой, душа моя, спой еще! Милостью божьей, спой, спой!
— Отдохнуть ему дайте! — сказал Болек. — Эй, Тосик, — обернулся к гармонисту: — Сыграй пока нам «Дунайские волны»!
Антоний заиграл вальс, а Лорд усадил Славика за стол, налил водки. Я смотрел. Какой все-таки детский у него взгляд! Чуть улыбается. Ни дать ни взять — переодетый королевич, а не простой пограничный хабарник. И подумал: может, у королевича-то какого-нибудь как раз щеки землистые и глаза тупые, и весь он в страшных прыщах.