Любовник Дженис Джоплин

Мендоса Элмер

— Мой песик не способен заниматься тем, что делают партизаны, — убежденно сказала она. — А вот Чоло — законченный каброн! — И Ребека поведала адвокату, как тот превратил ее комнату в оптовый склад марихуаны.

— Но ваше положение сейчас не так уж плохо, верно?

— Только не надо свистеть, адвокат, тюрьма есть тюрьма, а кроме того, я страшно злюсь на одного подонка — знаете, кто упрятал Санди за решетку? Мариано Ривера, мой бывший жених, но я уже с ним порвала — пусть хоть за задницу себя кусает, но я не стану женой засранца!

— Значит,

вы относитесь к Санди с уважением?

— Как же мне его не уважать, он, конечно, полудурок, но очень помог моему отиту.

— Тогда помогите и вы ему, упросите Кармело Аррендондо перевести его в отделение для уголовников!

Через день, сопровождаемый тревожным взглядом Чуко и оскорбительными замечаниями Элвера Лосы, Давид перебрался из камеры Роллинга в отделение для уголовных преступников. Его поместили в шестнадцатый барак второго блока, в камеру, снабженную вентилятором, маленьким холодильником с закусками и напитками, электрической плиткой, переносной магнитолой и даже — вот здорово! — кассетой с записями Дженис Джоплин! Наверняка это подарок от Чоло, догадался Давид. Здесь, за пределами враждебного окружения политзаключенных, он наконец почувствовал себя настолько спокойно, что, послушав два раза кассету, впервые за много дней уснул как убитый.

Глава 20

— Они просто не согласны, вот и все! — говорила Мария Фернанда. — Спрашивают, с какой стати адвокат Аранго решил, что митинг может навредить Санди.

— Да потому, что на митингах всегда происходят беспорядки, народ начинает вести себя агрессивно, а правительству это не нравится.

— Ох, не знаю, они придерживаются другого мнения, а митинг, по их словам, состоится, несмотря ни на что! — Ее высокий голос зазвенел пронзительной ноткой.

— Адвокат считает, что негативные последствия могут проявиться во время судебного процесса.

— Я им говорила то же самое, а они в ответ, мол, наоборот, надо оказывать давление, тогда Санди и остальных скорее выпустят на волю.

— Мне кажется, если они действительно могут навредить, то пусть перестанут дурить и откажутся от проведения митинга, как думаешь?

— Почему бы тебе самому с ними не поговорить? Они хотят собраться завтра на поминальной мессе.

— Вот идиоты чертовы, сами ничего не знают о жизни, а туда же, других учить!

— Точно так же говорил мой папа, когда брат ушел из дома! Это правда, что Чато переодевался в женское?

— Откуда мне знать, кто тебе сказал?

— Майтэ, ее отец обронил в разговоре, что его задержали на дискотеке в наряде цыганки.

«Вот дерьмо, — подумал Сантос, сидя за рулем „гранд-маркиза“. — Не хватает еще, чтобы Чато стали держать за голубого».

— Давай заедем в церковь Мальверде, хочу свечки поставить!

— Ты молишься Мальверде?

— Посмотри, из каких неприятностей он меня вытащил! А ты веришь в Мальверде?

— Конечно, нет, я верю в Бога, в Пречистую Деву, с какой стати мне верить в Мальверде?

— Потому что он великий чудотворец; рассказывают,

один сеньор выращивал травку в «золотом треугольнике», и как-то в один прекрасный день трудится на своем участке, засаженном маком, никого не трогает, и вдруг появляется вертолет, а в нем военные — в камуфляже, с пушками, и все такое. Он сразу начал молиться. «Святой Мальверде, — говорит, — если я сниму урожай с этого участка, обещаю тебе внести вклад в строительство твоей церкви!» Можешь верить, можешь нет, но факт тот, что ублюдки облетели его участок стороной.

— Какое же это чудо!

— Тебе мало того, что он и дурь сберег, и в тюрьму не загремел? Ты даже не представляешь себе, как жестоко обращаются военные с гомерос, взятыми с поличным!

— Чудо должно быть совсем другим, благочестивым, например, когда обреченный на смерть остается жить или неизлечимо больной выздоравливает! А щедрые бандиты и разбойники не имеют с настоящим чудом ничего общего. Разве Робин Гуд святой?

— Мальверде творил самые настоящие чудеса — ставил на ноги паралитиков, спасал терпящих кораблекрушение, даже решал экономические проблемы!

— И ты всерьез веришь, что это может делать обычный разбойник?

— А почему нет?

Они подъехали к строящейся церкви, похожей на муравейник из-за кишащего здесь народа. Музыкальный ансамбль северян наигрывал народную мелодию «Лос те-килерос». Прихожане сновали взад-вперед, преклоняли колени, молились, покупали свечи, букеты цветов и подарки святому. По сторонам стояли брошенные инвалидные коляски, тут же были развешаны фотографии, картины с благодарственными надписями и расставлены подношения в виде автоприцепа и пулеметов с магазинами-рожками. Все это было возложено к большому раскрашенному гипсовому бюсту, изображающему мужчину лет тридцати, с аккуратными усиками а-ля Педро Инфанте, черными волосами и раскосыми индейскими глазами.

Мария Фернанда посторонилась, чтобы пропустить к бюсту девушку своего возраста, передвигающуюся на костылях; та опустилась на колени и принялась истово молиться. Чоло зажег двенадцать свечей — четыре за сделанные ездки, четыре — за предстоящие и еше четыре — за освобождение Давида.

— Святой дух Мальверде, если ты поможешь мне в моем бизнесе, — прошептал он, склонив голову, — я каждый день в течение целого месяца буду приводить тебе музыкантов, мамой клянусь!

Некоторое время спустя Чоло и Нена снова не спеша катились в машине по Обрегону.

— Хочешь в кино? — В «Диане» шел фильм «За мои пистолеты» с Кантинфласом в главной роли.

— Я его уже видела. — По радио в машине звучали мексиканские народные песни. — Почему ты все время слушаешь эту музыку, ни разу даже не переключился на другую станцию!

— Это музыка настоящих мужчин!

— Разве тебе уже разонравились «Дорз»? И еще я помню, что ты был без ума от Сантаны, «Лед Зеппелин»…

— То было совсем другое время, и вдобавок в их песнях я не понимаю слов, зато здесь — слышишь? — все ясно-понятно.