Любовник ее высочества
Шрифт:
Какой-то первобытный ужас заставлял ее сопротивляться. Филипп давил резко и ритмично, до тех пор, пока из легких не полилась вода и не очистился от грязи желудок. Энни расслабилась и вдохнула наконец благословенный воздух полной грудью.
– Анна-Мария? Вы слышите меня? Все в порядке?
Все в порядке? Он еще спрашивает после того, как чуть не утопил ее!
Энни повернулась, села и выдрала из земли несколько больших комьев вместе с травой.
– Вы вероломный, надутый, жадный, напыщенный, бестолковый, самодовольный, безбожный
Он увернулся от первого кома земли, которым она швырнула в него, но второй попал прямо ему в лицо. Грязь размазалась по влажной коже, осыпав его черными веснушками. Протирая глаза и выплевывая грязь, он усмехнулся:
– Я всегда подозревал, что под скромным видом монахини скрывается буйный характер. Но вашей монастырской образованности для подобных случаев недостаточно. Напомните позже, я вас научу некоторым выражениям, которыми пользуются в казармах.
– Как, как вы… – Он еще и издевается!
Губы Энни задрожали, и она ринулась вперед, чтобы стереть с его лица эту мерзкую ухмылку. Несмотря на намокшие юбки, она с такой скоростью обрушилась на него, что он свалился как подкошенный.
Прежде чем он успел подняться, она села ему на ноги и кулаками размазала по его лицу ком земли, стараясь нажимать побольнее.
– Как смели вы смеяться надо мной, вы, недотепа? Ваша миленькая шутка чуть не убила меня!
Филипп покорно переносил все, но, когда она костяшками пальцев ударила его под глаз, заставив вскрикнуть от боли, он легко, словно надоевшего котенка, отбросил ее на спину.
– Довольно! – Грязными пальцами он осторожно ощупал место удара. – Дьявол! Я одним глазом ничего не вижу!
Энни растирала костяшки пальцев.
– Какая жалость, я надеялась – не видят оба. – Отнюдь не смирившись, она вскочила на ноги и двинулась к нему. – Ну, сир! Покажите, что вы сможете со мной сделать здесь, на сухом берегу. Я не боюсь вас!
После взаимного обмена легкими ударами они стали кружить по траве, он – настороженно наблюдая, она – с откровенной агрессивностью. Вскоре Филипп почувствовал, что его напряжение спало и в горле заклокотал смех.
Руки Энни снова сжались в кулаки.
– Негодяй! Вы считаете забавным унижать собственную жену?
Филипп покачал головой:
– Нет, мадам. Но взгляните на нас. Как вам это нравится?
Негодование Энни утихло, когда она посмотрела на себя. Она попыталась расправить грязные складки своей юбки.
– Господи, ну и вид. – Она взглянула на него. – А теперь посмотрите на себя!
Они дружно расхохотались.
Тяжело дыша, Энни отдирала от бедер прилипший мокрый шелк.
– Ваш большой палец торчит из носка, а в волосах запутались водоросли.
Филипп стал вытаскивать комья земли, торчащие из волос. Он бросил в нее маленький комочек.
– Как вы прекрасны, герцогиня, с грязью вокруг рта и водяными лилиями
– И вы неотразимы, герцог, с грязью на лице и синяком под глазом.
Он потряс головой, словно собака, отряхивающаяся после дождя. Водяная пыль облаком повисла в воздухе.
Филипп подошел поближе, нагнулся и взял ее на руки.
– Пойдемте. Нужно поскорее переодеть мокрое платье, пока вы не замерзли.
Она с трепетом ощутила тепло его тела, пока он нес ее через лужайку. Внезапно в ее воображении возникла картина – два тела, лежащие на мягком ковре спутанной травы, и Филипп, снимающий с нее мокрую одежду. Энни, закрыв глаза, представила себе, как она будет медленно стаскивать рубашку с его широких мускулистых плеч…
С каждым широким шагом его длинных ног Энни все острее ощущала плавное движение его мускулов, силу и мощь его тела, смешанный запах тины и едкого мужского пота. Там, где ее мокрое платье было плотно прижато к его не менее сырой одежде, ее кожа казалась ей раскаленной. Она была уверена, что Филипп тоже чувствует обжигающий жар этих прикосновений.
Филипп обогнул террасу, поднялся по ступенькам и прошел дальше, словно ничего не случилось. Он, казалось, не замечал удивленного перешептывания работников и слуг.
Энни слышала ровное биение его сердца, слегка ускорившееся, когда он начал подниматься по главной лестнице к их покоям. Ее собственное сердце также забилось сильнее.
Неожиданно всплыли воспоминания об их первой ночи, вызвав сладкое томление.
– Не надо было устраивать такое зрелище, проявлять излишнюю заботу. Я отлично могла бы дойти и сама.
– Ваше предложение очень любезно, мадам. Особенно сейчас, когда мы уже почти у вашей двери.
Поднявшись наверх, Филипп повернулся и громко крикнул служанкам, перешептывающимся внизу:
– Ванну! Живо!
Оставляя на полу грязные следы, Филипп подошел и открыл дверь ее спальни.
– Мадам, – он бережно опустил ее на ковер, – прошу простить, но, наверно, вам следует привести себя в порядок.
Он успел закрыть дверь, прежде чем ее грязная туфля попала туда, где только что было его лицо.
Она повернулась, моргая темными ресницами, и увидела Филиппа, застывшего на полпути между дверью в его комнату и ее ванной.
Извечно женским жестом она одной рукой прикрыла грудь, другой – темнеющий под водой треугольник.
– Вы давно здесь? Где Мари?
Он подошел ближе. От бокала в его руке и еще сильнее от его дыхания шел запах коньяка.
– Я отправил Мари на кухню и сказал, что сегодня вечером мы будем обедать у себя. Она не придет, пока я ее не позову.
Филипп, скрывая смущение, выпил еще глоток коньяку. Видит бог, он вовсе не хотел причинить какой-либо вред своей жене, когда бросил ее в неглубокий пруд. Но при всем желании, даже после трех изрядных порций коньяку, он не мог выбросить из памяти страх в ее глазах.