Любовник на все времена
Шрифт:
Он постучал пальцами по сложенному письму в кармане. Письмо жены привело его в сильное недоумение. Хотя это было еще мягко сказано. Поддавшись искушению, он опять достал письмо и понюхал бумагу. От нее исходил еле уловимый запах лаванды. Знакомый аромат, от которого у него защемило сердце. Но боль была скорее приятной, она служила напоминанием о Линнет.
Ради своих детей Томас был готов на все, что он уже доказал на деле. Он ушел из семьи ради дочери, чтобы она могла вести жизнь, достойную знатной аристократки, и за ней могли бы ухаживать старшие сыновья виконтов. Томас не знал, догадывается ли Диана о подлинных причинах,
Он помнил прошлое, как плохое, так и хорошее, причем хорошее помнилось намного лучше, четче, яснее. Рождение детей, любовь к жене, но вся радость от этих воспоминаний смазывалась воспоминанием о том самом дне. Как бы ни старался, он не мог забыть то, что случилось тогда. Мельчайшие подробности, ужасные детали на всю жизнь врезались в его память.
Линнет, забрав детей, ушла к родителям. Через несколько минут после их отъезда он понял, что сходит с ума. Выручило виски, он пил его до тех пор, пока острая пронзительная боль не притупилась. Он пил его вечером и на следующий день, и потом. Дела конюшни взял в свои руки Бэр, домашнее хозяйство — дворецкий Ингем. Оба настолько успешно справлялись со своими обязанностями, что отупевший от боли и виски Томас полностью ушел в себя.
Однако через три месяца терпение у его помощников лопнуло. Бэру и Ингему надоело все время видеть пьяного хозяина, постепенно терявшего человеческий облик. Отказавшись дать Томасу ключи от винного погреба, они решительно заявили хозяину, что больше он не получит ни капли виски или вина. Томас выругался, послав их обоих куда подальше, но слуги твердо стояли на своем. Взбешенный, Томас помчался в публичный дом в Ньюмаркете.
Приехав туда, он был вне себя от злости. Злоба буквально душила его. Он ненавидел всех вместе и каждого в отдельности — Бэра, Ингема, Пекфорда, герцога и герцогиню и даже Линнет. С каждым глотком его злость все увеличивалась и увеличивалась, а вместе с ней в нем росло ощущение, что теперь ему все позволено. Его обманули, его выставили на посмешище, его держат за дурака…
Трактир постепенно пустел, наступал рассвет. Несмотря на все выпитое, Томасу не хотелось спать. Пробуждение для него означало пробуждение сознания, которое он как раз пытался утопить в вине. Так мучительно было просыпаться одному в пустой постели и в пустом доме. Он махнул рукой Марджори, одной из служанок, делая знак подать еще вина.
Уолт Крофтер был хорошим жокеем, но его безрассудная смелость сыграла с ним злую шутку. Его жена Марджори осталась вдовой и почти без средств к существованию. Но будучи симпатичной и не лишенной практичности, Марджори не растерялась и сумела устроить свою жизнь. Каждый раз, когда в трактире появлялся Томас, она улыбалась ему. Однако сейчас на ее лице не было видно прежней улыбки.
— Сэр, неужели вы хотите напиться до чертиков?
— Это вас не касается, мисс Крофтер.
— Пожалуйста, называйте меня, как всегда, Марджори. Мисс Крофтер — так прежде все звали мою свекровь.
Томас послушно закивал головой:
— Ну что ж, Марджори, принеси мне еще выпить.
— Мне кажется, мистер Мерриуэзер, вы уже выпили более чем достаточно. — Марджори мягко отняла у него стакан. От нее приятно пахло свежестью и опрятностью. — Почему бы вам не подняться наверх и не лечь спать? Я сейчас
Он посмотрел на нее, на ее губы, они напоминали ему другие, столь часто дарившие ему сладостное забвение. Он понял, к чему клонила Марджори, и в тот же миг его охватила тоска, чувство одиночества и желание забыться.
Потом они целовались на лестнице, ведущей наверх. Он еще помнил, как он ввалился вместе с поддерживающей его Марджори в комнату. Затем наступила полоса полного забвения, он очнулся только на следующее утро. Проснувшись, Томас обнаружил, что лежит один. Подгоняемый непонятно откуда возникшим стыдом, он быстро оделся, выложил из карманов на стол все деньги и незаметно удалился. С похмелья он соображал с большим трудом, но смутное ощущение, что произошло ночью, мучило и не давало ему покоя.
Голова раскалывалась от боли, цокот копыт о булыжную мостовую молотом бил по голове. На обратном пути домой он останавливался, чтобы перевести дух, настолько ему было плохо. Но его мучили не столько телесные страдания, сколько душевные. Сколько бы Томас ни уверял себя, что вчера он был настолько пьян, что вряд ли мог заниматься любовью, голос совести неумолкаемо звучал в его ушах. Как ни крути, он, упрекавший Линнет в неверности, переспал с другой женщиной. Он, искавший соломинку в чужом глазу, и может быть, совершенно напрасно, теперь разглядел в своем собственном целое бревно. Он обвинял жену, не имея веских оснований, и ему стало мучительно больно за совершенную им глупость, за беспочвенную ревность, за разрушенный собственными руками брак.
Оценивая захлестнувшие его чувства стыда и раскаяния, он вдруг ясно понял: если бы Линнет спала с другим мужчиной, она вела бы себя совершенно не так, как вела себя на самом деле, отвечая на его нелепые и вздорные обвинения в неверности. Боже, что он наделал? Он, считавший Линнет недостойной его, в мгновение ока поменялся с ней местами. Теперь не она, а он был не достоин ее.
Томас внезапно протрезвел от этой мысли. Боже, если бы Линнет увидела его сейчас: грязного, полупьяного, опустившегося. Он был омерзителен самому себе. Нет ему прощения. Но если он бросится к ее ногам, будет ее умолять, просить о прощении…
Вернувшись в «Таттерсоллз», Томас взялся за ум, бросил пить. В один прекрасный день собравшись с духом, он тщательно побрился, аккуратно оделся и направился в Лэнсдаун, полный решимости вернуть назад жену и своих детей.
Войдя в дом герцога, он без лишних слов отпихнул в сторону дворецкого Снеллинга, как всегда, мрачного и неприязненного, прошел на середину гостиной и громко позвал Линнет. Однако первой на его крики явилась не она, а ее мать, герцогиня.
— Ступайте домой, Томас, к своим лошадям, — повелительно проговорила она. — Вам здесь нечего делать.
— Напротив, мне здесь есть что делать. Здесь моя жена и дети. Я приехал забрать их с собой.
— Они не хотят ехать с вами, — ледяным тоном произнесла старая герцогиня.
— Давайте об этом мы лучше спросим их самих, — дерзко ответил Томас. Хоть держался он вызывающе, в глубине души он робел.
— Это уже не первый раз, когда Линнет вынуждена сделать выбор между вами и мной. Пусть она сама решит, оставаться здесь или…
— Она будет решать? — Герцогиня рассмеялась, от ее сиплого, зловещего смеха у Томаса похолодело сердце. — И это после того, как вы погубили ее и его светлость и выгнали ее отсюда.