Любовник на все времена
Шрифт:
Наступил вечер, за окнами стемнело. Горничная зажгла свечи, растопила камин. Слишком затянувшееся молчание и отсутствие новостей из-за закрытых дверей спальни начинали беспокоить Томаса все сильнее и сильнее. Его как будто забыли, и это начинало выводить его из терпения. Когда свечи догорели наполовину, его терпение лопнуло. Томас встал, намереваясь войти в спальню, чтобы все разузнать, но в эту минуту дверь открылась, и оттуда вышла сама герцогиня со свертком на руках.
— Что с Линнет? — взвился Томас.
— Она жива, но очень ослабела
— А младенец? — Томас облизал пересохшие от волнения губы.
Вздохнув, она подошла к нему и протянула сверток, откидывая в сторону угол покрывала. Томас на миг зажмурил глаза, затем открыл их.
— Ваша дочь, — бесстрастно промолвила она.
Крошечная, невероятно красивая, она походила на спящего ангела. Полукружия бровей и ресниц матово поблескивали. У Томаса сжалось от боли сердце, он глядел на нее и не мог наглядеться, она так походила на него.
Он машинально протянул руку, чтобы погладить ее лобик, но герцогиня, нахмурившись, отошла на шаг и накрыла ее лицо.
— Выслушайте меня, мистер Мерриуэзер. Много лет назад вы отняли у моей дочери ее законное место в обществе. Несколько месяцев назад вы разбили ей сердце. Она только начала приходить в себя, как вдруг вы появились опять. И что мы видим? — Герцогиня шумно вздохнула. — Она едва не погибла из-за вас. Вы погубили ее ребенка. Если вы действительно любите ее, оставьте в покое. Уходите прямо сейчас и забудьте сюда дорогу. Так будет лучше для всех нас.
И Томас уехал, безмолвный и раздавленный. Все последующие годы обвинения, брошенные против него герцогиней, не давали ему спокойно спать. Тяжкий груз воспоминаний того дня давил с неизменный силой. Всякий раз, когда перед его мысленным взором возникало безжизненное, бледное личико несчастной малютки, им овладевало чувство вины и раскаяния.
Он выполнил просьбу герцогини. Он больше ни разу не объявился в Халсвелл-холле, целых шестнадцать лет. Линнет первая прервала молчание, первая перешла границу отчуждения между ними.
Томас тяжело вздохнул, опять сложил письмо и сунул его в карман. Конечно, он выполнит просьбу жены, не столько потому, что она сама просила его, сколько ради дочери. Он не сумел спасти одну дочь, поэтому был готов сделать все возможное, и даже больше, для счастья Дианы. Страшно подумать, ради счастья дочери он целых шестнадцать лет не виделся с ней, он оставил жену и детей ради их спокойствия, благополучия. Ради этого он вычеркнул себя из их жизни.
— Мистер Мерриуэзер, вас спрашивает какой-то джентльмен, — вдруг раздался поблизости голос Эдмонда, сына старины Татта, к которому перешел бизнес отца после его смерти.
Они прошли к конюшням.
— Вот он. — Эдмонд показал рукой на высокого, широкоплечего мужчину, внимательно разглядывавшего жеребенка, предназначавшегося для дерби. — Хотите я вас представлю?
— Нет, не стоит. Мы немного знакомы. У вас и так полно дел. Ступайте
Мерриуэзер направился к молодому джентльмену. Им оказался не кто иной, как Уэстон. Он глаз не сводил с юного грациозного создания, что дало возможность Томасу внимательно разглядеть его. На первый взгляд молодой человек не внушал никаких опасений, страхи жены казались беспочвенными. Некоторый беспорядок в одежде, явно говоривший о разгульной ночи, не портил создаваемого им хорошего впечатления. Генри Уэстон принадлежал к золотой молодежи и не был лишен слабостей, присущих ее представителям.
Томас подошел сбоку и негромко произнес:
— Чудесный жеребенок. Если не ошибаюсь, его владелец сэр Питер. Из него должен выйти прекрасный скакун.
Уэстон обернулся, и Томас протянул ему руку.
— Позвольте представиться — Томас…
— Мерриуэзер, — закончил за него Уэстон, радостно тряся протянутую руку. — Мне было бы неловко не знать такого человека, как вы. В прошлом году в Эпсоме ваша Пенелопа выиграла главный приз.
— A-а, Пенни, моя красавица. Если вы разбираетесь в лошадях, то, наверное, догадались кое-что поставить на нее.
— Конечно, причем немалую сумму, — ухмыльнулся Уэстон. — И не прогадал. Выигрыш того стоил.
Хотя склонность к азартным играм была вовсе не тем качеством, которое Томас хотел бы обнаружить в своем будущем зяте, тем не менее такое тонкое чутье на хорошую лошадь не могло не польстить завзятому лошаднику.
— Поговаривают, будто вы тоже решили заняться разведением лошадей, — невольно обронил Мерриуэзер.
— Верно, но я не делаю никакой тайны из этого.
— Поговаривают также, будто вы ухаживаете за моей дочерью.
— Из этого я тоже не делаю никакой тайны. Весь Лондон знает об этом. — Уэстон пожал плечами с небрежным видом, словно ему было безразлично, что о нем говорят.
Томас закусил губу. Нарочитая небрежность в вопросе, касавшемся его дочери, раздражала его. Он мысленно себя одернул, напомнив, что Генри Уэстон относится к числу привилегированных особ, считающих, будто весь мир создан для того, чтобы удовлетворять их желания. Как часто ему приходилось иметь дело с подобными типами!
— Поговорим начистоту. Мне нравится ваше умение разбираться в лошадях в отличие от вашей репутации, которая оставляет желать лучшего. Скажу прямо, вы не тот человек, которого мне хотелось бы видеть рядом с моей дочерью.
— Неужели? — с презрительным высокомерием бросил Уэстон. — Мне кажется, вашей дочери виднее, с кем ей нравится быть.
Томас кивнул с мрачным видом, но одновременно заметил, что, несмотря на нарочитую небрежность, Уэстон невольно сжал кулаки. Это выдавало его волнение.
— Вы говорите, что вам понравилась резвость моей Пенелопы?
Резкая смена темы разговора заставила Уэстона нахмуриться, тем не менее он согласно кивнул.
— Так вот, я готов отдать ее вам с тем условием, что вы оставите Диану в покое.