Любовник тетушки Маргарет

Чик Мейвис

Щеколда, разумеется, не помогла. Саския беспрерывно колотила в дверь кулачками. Хотела бы я посмотреть на того, кто способен справиться с маленьким ребенком, склонным к подрывной деятельности. Конечно, можно загнать его обратно в постель, но попробуйте предаваться любовным утехам под аккомпанемент детской истерики. Можно нанять няню и провести ночь в гостинице, но… Игра в безымянную куртизанку скоро перестает щекотать нервы, и ты понимаешь, что отчаянно хочется оказаться в собственной, а не гостиничной ванной. Можно было, опять же оставив девочку с няней, поехать к нему. Когда, не остыв еще от объятий любовника, я возвращалась домой через весь Лондон, тонущий в предрассветном тумане, и расплачивалась с няней, стараясь сдержать глупую ухмылку, я испытывала даже некоторое

изысканное удовольствие от собственной порочности. Да, можно было проделывать все это и многое другое, но что было решительно невозможно, так это расслабиться. Поэтому к исходу дня я всегда выбирала покой. Так было проще. Кроме того, я так много работала, что подобный выбор вовсе не казался трудным. Разумеется, если бы мне действительно захотелось – и если бы я встретила человека, сочетающего в себе таланты Пикассо, Шостаковича и Одена, и притом физически привлекательного, как Пол Ньюмен или персонаж с разворота журнала «Плейгерл», – все могло быть иначе. Однако подобная комбинация мне никогда не встречалась. К тому же я всегда считала, что меня привлекают агрессивные мужчины, стильные, общение с которыми представляет риск. Именно такой убил мою сестру… Я не желала ставить привязанность Саскии под угрозу и заставлять ее чувствовать, будто кто-то присваивает ее права. Добропорядочные джентльмены с их благовоспитанностью и заботливостью вызывали у меня зевоту, я старалась держаться от них подальше и довольствовалась приятельскими отношениями, что представляло собой весьма разумный компромисс.

Замужество? Постоянная любовная связь? Нет, нет и нет. С Роджером мы познакомились, когда Саскии исполнилось шестнадцать. Он был неприхотлив, мил и часто пропадал на рыбалке. Как и я, любил музыку, особенно Шуберта и классическую оперу, только на это и хватало его страсти. Что, впрочем, упрощало дело. Мы редко выходили за рамки приличия. А если изредка и выходили, то получалось так скучно… Ему было за сорок, он преподавал в школе и вполне соответствовал моим скромным запросам. Овидий говорит, что никогда нельзя упрекать неумелого любовника в его слабости, если не хочешь крепче привязать его к себе, потому что тогда он начнет стараться. Отличный совет для тех, кто желает сохранить свободу.

С Колином мы продолжали видеться, но он стал лишь другом. После инцидента со щеколдой он ушел, потом, несколько лет спустя, вернулся, и мы опять некоторое время жили вместе. За это время он успел жениться, развестись, заиметь сына, который остался с его бывшей женой. Его застукали в чем мать родила, когда он, по его собственным словам, добросовестно вколачивал домработницу-испанку в бельевой шкаф. Та имела обыкновение наклоняться, не сгибая ног, и при этом не носила брюк. Он уверял, что это извечный мужской соблазн, противиться коему невозможно. Я поклялась никогда так не поступать – в клятве, собственно, и необходимости не было, поскольку почти всегда носила джинсы или леггинсы, – и велела Колину, пока он у меня живет, зажмуриваться, если доведется увидеть, как я подхожу к бельевому шкафу.

Но то, что он рассказал о последнем этапе своей семейной жизни, удвоило мою решимость избегать серьезных отношений. Колин смеялся, уверял, что, не выгони я его, он никогда не попал бы в подобную передрягу, а я думала – черта с два, обязательно попал бы, только случилось бы это с моей домработницей. Должна признать, его рассказ весьма взволновал меня – не из-за домработницы, а из-за шкафа. Около часа я забавлялась мыслью о возможности подобного развлечения, потом отмела ее. Забавляться буду – если вообще буду – позже, во всяком случае, после того, как Саския вырастет и вылетит из гнезда… И уж вовсе не обязательно развлекаться в тесном бельевом шкафу, уткнув лицо в стопку полотенец и задыхаясь от запаха стирального порошка.

Роджер был не из тех, кого привлекают бельевые шкафы, это уж точно. Полагаю, его определяющей чертой являлась благовоспитанность, его можно было женить на себе в любой момент. Но если вы не желали женить его на себе, он тоже не возражал. Он был скорее послушный, чем занятный, скорее надежный, чем желанный, но при этом добрый и терпимый,

особенно по отношению к Саскии, которая, будучи по природе хорошей девочкой, не упускала случая поиздеваться над ним. И если эти его добродетели не озаряли мир ярким светом, то они, конечно же, служили отличной смазкой для вращения этого самого мира вокруг своей оси. Отношения наши не были бурными в постели и не искрились весельем. Они не имели ничего общего с тем, что заставляет сердце учащенно биться, кровь течь быстрее, а радость и отчаяние чередоваться в стремлении достичь равного партнерства… Нет. Никакого отношения к любви все это не имело.

Примерно в то время, когда началась подготовка к отъезду Саскии, меня начала обуревать какая-то тревога, придававшая всему новую окраску. Я объясняла это радикальной переменой, которая предстояла мне в жизни, – своего рода суррогатом менопаузы – и, обсуждая с Саскией подробности ее будущего путешествия, думала о миссис Мортимер, о ее завидном спокойствии. Я мечтала достичь такого же состояния, стать абсолютно самодостаточной женщиной, находящейся в полном согласии с самой собой, и так дожить до конца своих дней. У нее были ее коллекция, ее дом, повседневная рутина и приходящая домработница. Казалось, нет ничего, чего бы ей недоставало.

За годы знакомства мы весьма сблизились. Однажды, когда я ей принесла очередную работу и мы пили херес, я высказала свою мечту вслух:

– Если бы я могла на склоне лет стать такой же умиротворенной и довольной, как вы, то была бы счастлива.

– Да, – ответила миссис Мортимер, – но для этого весьма важно оказаться прикованной к инвалидному креслу. Не отрекайтесь от собственной жизни. Вы вдвое моложе меня, у вас пара отличных ног, чтобы еще побегать. Пользуйтесь этим. Все имеет свой конец, в том числе и херес. – Указав на бутылку, она цокнула языком и протянула свою рюмку. – Деньги облегчают жизнь, – добавила она. – Очень облегчают. Но вы должны помнить, что мне, поскольку я была замужем, никогда не приходилось срабатывать самой.

– Аминь, – подытожила я.

– Вы никогда не думали о том, чтобы избавиться от мастерской и заняться чем-нибудь полегче?

Я улыбнулась. Если коллекция этой дамы отличалась острой современностью, то образ мыслей, напротив, оказался весьма старомодным. Когда происходил этот разговор, мне еще несколько лет предстояло содержать Саскию, поэтому, даже имей я достаточную мотивацию, вопрос миссис Мортимер был лишен смысла.

– Это невозможно, – ответила я.

– Вы лишаете себя удовольствия, – сказала она. – Разве для вас это не важно?

Я подумала про бельевой шкаф и снова улыбнулась:

– Не очень.

– Это неправильно, – задумчиво произнесла она и пригубила херес из маленькой хрустальной рюмки. – А вот я в молодости повеселилась всласть!

Я опять не смогла сдержать улыбки, усомнившись в том, что ее представление о веселье хоть в какой-то мере соответствует тому, что мне только что вспоминалось.

Тем не менее я действительно в конце концов продала мастерскую, но отнюдь не из соображений гедонизма. Экономический климат – точнее, плотный экономический туман, накрывший меня, – заставлял прилагать неимоверные усилия, так что, когда грек-киприот, хозяин цепи окантовочных мастерских, предложил выкупить мой бизнес, у меня практически не было выбора. С тех пор я стала просто менеджером и, к собственному удивлению, радовалась этому. Впервые не приходилось тревожиться о вероятных убытках. Это напоминало освобождение от головной боли, которой ты страдал, не отдавая себе в этом отчета до тех пор, пока не избавился от нее.

Когда Саския решила навестить отца, она честно сказала мне об этом, и, также как в случае с продажей мастерской, меня удивило, насколько легко оказалось согласиться. Некоторое время они переписывались, а однажды раздался телефонный звонок. Я сняла трубку. Неуверенный голос – с легкими трансатлантическими обертонами – спросил:

– Маргарет?

Узнав Дики, я набрала в легкие побольше воздуха и ответила:

– Да, Дики.

– Как поживаешь?

– Хорошо. Сейчас позову Саскию.

– Хочу поблагодарить тебя… – начал было он, но я перебила: