Любовник змеи

Сказин Степан

Я не мог признаться себе, что совершаю свою ночную вылазку ради себя. Лепечущим ребенком примеряю шапку революционера. Чтобы только не чувствовать себя ничтожеством – без смысла коптящим небо.

– Эй!.. Какого?..

Меня заметили охранники, вышедшие на крыльцо корпуса – видимо, покурить. Широкими шагами два амбала в униформе двинулись ко мне.

Не чуя под собой ног – я ломанулся прочь. Я летел, как душа, за которой гонится дьявол. А в груди моей пело: «Я герой!.. Я герой!.. Я герой!..».

Только на остановке

маршрутного такси я понял, что суровые ЧОП-овцы давно меня не преследуют.

Остаток ночи я почти без сна провалялся в своей постели – мечтая о том, как поразятся студиозусы, когда прочтут утром мои лозунги.

Подходя утром к факультетскому корпусу, я увидел бригаду маляров, которая тщательно закрашивала мою «наскальную живопись». Холеные студентики – с сигаретами прогуливаясь по двору – показывали на маляров руками. Переговаривались. Смеялись.

Декан – мрачнее грозовой тучи – стоял на крыльце, выдыхая голубоватый дым сигареты. Перед деканом по стойке «смирно» вытянулись охранники.

Толстая дворничиха отчаянно бранилась:

– Да какой вандал, что за упырь додумался писать на стенах?..

Дворничиха – похоже – не оценила, что одним из своих лозунгов я требовал поднять ей зарплату.

Я был разочарован.

Мои надписи так быстро замазали!.. Мало кто успел их прочесть.

Но другой половиной сердца я ликовал.

Ух, какой шорох я навел!.. Точно разворошил муравейник. Сам декан при полосатом галстуке отчитывал увальней-охранников за то, что упустили «вандала». А прилизанные студиозусы таки обсуждали: что там за надписи закрашивали с утречка пораньше маляры?..

Сейчас это вызывало у меня горький желчный смех – а тогда я чувствовал себя Персеем, отрубившим голову Медузе Горгоне. Я воображал себя великим подпольщиком-конспиратором.

Я решил действовать дальше.

Я набрал на компьютере в текстовом редакторе и распечатал на принтере то ли большую листовку, то ли маленькую газетку под названием «Классовая война».

В этом листке я сжато излагал основные идеи Михайло Букунина.

Общество расколото на враждебные классы. Убедительно – как мне казалось – я доказывал: без уничтожения классового антагонизма невозможно решить проблемы экологии, ни предотвратить ядерные войны.

Я появился у факультетского корпуса под утро – когда небо из черного начало превращаться в серое. Я рассчитывал: до наплыва студиозусов дворничиха не успеет собрать все листки, которые я разбросаю.

Я оставил «Классовую войну» на скамейках, на ступенях лестницы, у цветочных клумб; просто усеял листком асфальт. Несколько экземпляров «Классовой войны» я скотчем наклеил на стену.

Меня опять спугнули охранники.

Я убежал – и засел в круглосуточной кафешке. Пить кофе «три в одном» и уплетать за обе щеки кулебяки и салат «мимоза».

В девять утра – закинув за спину рюкзак с книгами (среди учебников в рюкзаке

лежала «Непрерывная революция») – я, как дисциплинированный студент, отправился в университет.

Дворничиха (ловкая дама!..) – конечно, подобрала большую часть моих листков и отправила на помойку. Но два или три экземпляра «Классовой войны» пошли по студенческим рукам.

Студенты читали – гоготали – передавали друг другу листки – отпускали шуточки – крутили пальцем у виска. Для «золотой молодежи», поедающей бутерброды с семгой, идеи Михайло Букунина были бредом пьяного лешего.

«Это потому, что вы – из класса-верхушки», – стискивая зубы, думал я. Никто не хочет верить истинам, заставляющим сомневаться: а правильно ли я живу?..

Но я не повесил нос.

Пусть девяносто восемь студиозусов гиенами посмеются над моей «Классовой войной». Найдется девяносто девятый – который задумается: а все ли в порядке с нашим обществом?..

Я сеятель. Я бросаю зерна в свежую борозду – в надежде, что хоть одно-два зернышка дадут всходы.

Сеятель тем больше шансов имеет на успех, чем просторнее поле. Я задумал расширить аудиторию, в которую швыряю семена моей «Классовой войны».

Я распечатал восемьдесят экземпляров второго номера «Классовой войны». В этом выпуске я делал упор на мысли, что государственные институты, законы, религия, армия – служат, как учит Михайло Букунин, корыстным интересам привилегированного класса.

По соседству с корпусом факультета лежал парк с прудами и фонтанами.

В парке любили прогуливаться – затягиваясь легкими или «тяжелыми» сигаретками – наши студентики и очкастые профессора с блестящими лысинами. Мамаши катали здесь детишек в колясках – а собачники совершали моцион с далматинами и таксами.

В мою дурную голову взбрело: как «человек-бутерброд» раздает приглашения для дам на шугаринг, так и я буду раздавать в парке свой революционный листок.

Вы скажете: это неосторожно и даже откровенно глупо – обнаруживать перед всем народом, кто стоит за «Классовой войной». Теперь-то я это хорошо понимаю. Но тогда я заигрался в народовольца. Плюс к тому: мне и не снилось, что за свою «р-р-р-революционную деятельность» я могу понести наказание. Я думал: на крайний случай – погрозят пальчиком да по-отечески пожурят.

Итак – вечерком, после занятий – я встал у фонтана (у медного дельфина, изрыгавшего пенную струю воды) и начал раздавать «Классовую войну» номер два.

Люди у нас охочи до халявы. Даже если эта халява – всего только рекламная или политическая бумажка.

Скоро пара профессоров от юриспруденции задумчиво скручивала «Классовую войну» в трубочку. «Классовая война» ездила в колясках с сосущими соску малышами. Даже покрытый жирными прыщами бомжеватый старик – от которого пахло мочой, потом и водкой – хмыкая и с шумом втягивая сопли читал мой листок.