Любовник
Шрифт:
Ночью она снова постелила мне на старом диване в гостиной. И снова в два или три часа ночи вошел опальный начальник в своей рваной пижаме, с возбужденным багровым лицом, опустился на колени перед большим старым приемником, крутит ручки, переходит от станции к станции, ловит название государства или свое имя в дальних далях. Я невольно ежусь под простыней, укрываюсь с головой, лежу тихо, мысленно спрашиваю себя, действительно ли я люблю ее. Наконец он успокоился и вернулся в свою комнату, а я не мог больше уснуть. В конце концов я встал, потихоньку оделся, побрился и зашел в ее комнату, чтобы разбудить. Но она спала очень крепко, сжавшись в комок; наверно, видела сон… «Люблю ли я ее на самом деле, – вертелось у меня в голове, – не лучше ли мне вовремя исчезнуть». Я оставил ей ничего не значащую записку и с первыми лучами
В полдень она появилась в гараже. Наверно, отец дал ей адрес. Я лежал под машиной, менял выхлопную трубу, и вдруг увидел, как она нерешительно входит в гараж. Я тотчас же встал и подошел к ней, покрытый копотью, недовольный, а она, ничего не говоря, подает мне знак, чтобы я продолжал работу, смотрит на меня испуганно, и это мне понравилось, успокоило, как будто так и должно быть. Я вернулся к машине, залез под нее, работал быстро и сосредоточенно, чтобы отделаться от хозяина машины, который с любопытством наблюдает, как она бродит между остовами машин, смотрит на инструменты, разбросанные вокруг, разглядывает фотографию голой девицы, которую я вырезал из журнала и повесил на стену. Она изучила все досконально, с большим интересом, даже сунулась в старый мотор, стоявший на столе. Наконец-то мне удалось надеть выхлопную трубу, и клиент исчез вместе со своей машиной. Я подошел к ней, она не стала объяснять причину своего неожиданного приезда и не расспрашивала, почему я сбежал утром, не попрощавшись. Спросила только, как работает мотор. Я объяснил ей. Слушала она внимательно, глаза у нее были грустными, голос слегка дрожал, вот-вот заплачет. Но вопросы задавала толковые, ни на что другое не позволяла отвлекаться, и вот я уже с увлечением растолковываю ей, даже разобрал для нее старый бензиновый насос, чтобы показать внутреннее устройство, объясняю и объясняю, никогда не думал, что можно сказать так много слов о работе обычного мотора.
Через три месяца мы поженились…
Она перевелась учиться в Хайфу, и первые годы мы жили в доме моей матери.
Я не знал, будет ли наш брак устойчивым, иногда казалось, что еще немного, и она оставит меня, пожалеет, что вышла за меня, найдет кого-нибудь, кто захочет взять ее. Я бы совсем не удивился, если бы она вскоре изменила мне. Но жизнь текла спокойно. Она была занята учебой, и мы вели очень размеренный образ жизни. Утром она шла в училище, потом сидела в библиотеке, а я, закончив свой рабочий день, за ней заезжал. С моей старой и больной матерью она уживалась отлично, терпеливо слушала ее бесконечную болтовню, ходила с ней по магазинам, терпела все ее причуды, прислушивалась к ее советам. Поскольку мы, мама и я, сразу почувствовали, что повариха из нее никудышная, мы поручали ей другие домашние дела, например мытье посуды или пола, и она все выполняла очень старательно, не брезговала никакой работой. Уже тогда я обнаружил ее странную любовь к старухам. В Хайфе жили несколько ее старых теток, к которым она была очень привязана и которых часто навещала.
И училась, училась. Все время с книгами, тетрадями и сумками. Еще не закончив училище, она записалась на вечерние занятия в университет. Почти каждые две недели у нее были экзамены, к которым она готовилась вместе со своими сокурсниками. Она оставляла мне записку, куда заехать за ней в конце дня: в библиотеку, в чей-нибудь дом, в кафе, иногда в парк. И я еду за ней после работы, покрытый копотью, в грязной одежде, тяжело шагаю по библиотечным залам, между столами, провожаемый взглядами читающих, нахожу ее в конце концов и тихо касаюсь ее плеча. Она кивает головой и шепчет: «Только закончу страницу». Я сажусь в сторонке, перелистываю страницы открытой книги, лежащей на столе, читаю, ничего не понимая, не находя связи. Как-то раз я сказал ей с улыбкой: «Может быть, и я стану изучать что-нибудь, сменю профессию, еще не поздно». Она удивилась: «Зачем?» И действительно, зачем? Ничто из ее мира не привлекало меня по-настоящему.
Хотя она и говорила мне, чтобы я не утруждал себя, что она может добираться домой сама, я всякий раз заезжал за ней. Мне хотелось знать, где она, с кем встречается, что делает в течение дня. Иногда меня одолевала странная ревность, я торопился закрыть гараж еще до окончания работы, намеренно являлся за час или два до условленного времени, подстерегал ее на лестнице или подглядывал в библиотеке из какого-нибудь угла. Но ничего такого
Уже на второй год учебы она нашла себе работу на неполную ставку – замещать учителей в начальной школе. Вначале ей пришлось там нелегко. Ученики изводили ее, хотя она никогда не рассказывала подробностей о том, что там происходило. Вечером она возвращалась сама не своя. Но старалась изо всех сил, тщательно готовилась к урокам, иногда закроется в ванной комнате и громким голосом повторяет урок, задает вопросы и отвечает на них. Сама делала всякие таблицы и рисунки, раскрашивала огромные листы картона, приклеивала сухие растения и обрамляла их веселыми рисунками. Поскольку она была неумехой, я иногда помогал ей.
В общем, я сразу же понял, что мне досталась женщина удобная и уступчивая. Она очень старалась не ссориться, относилась ко мне с уважением, даже с некоторой робостью. Может быть, чересчур говорлива, но, поскольку я сам все больше отмалчивался, получалось даже кстати, ведь иногда ей приходилось говорить за двоих.
Почти каждый день или через день мы делали с ней это, но в большинстве случаев кончал почему-то только я. Мама старалась все время проводить с нами, и, поскольку по целым дням нас не было дома, она с нетерпением ждала возможности поговорить с нами вечером, не оставляла ни на минуту, заходила без стука к нам в комнату, когда мы раздевались. Если я запирал дверь, она начинала беспокойно звать меня из-за закрытой двери. Ночью она оставляла свет во всем доме. Спала она плохо и поэтому иногда могла зайти к нам посреди ночи. Иногда мне приходилось ждать чуть ли не до утра, чтобы разбудить Асю.
Она послушно отвечала мне. Бывало, шепчет во сне, еще с закрытыми глазами: «Минутку, только досмотрю сон», и я жду, сижу на краю кровати и жду, чтобы она проснулась окончательно, улыбаясь напоследок своему сну. Она открывает глаза и помогает мне снять с нее пижаму. На следующий год, когда она начала работать, мне стало все труднее будить ее рано утром, перед уходом на работу. Я брал ее полусонную, входя в ее сны. В то время я нанял своего первого рабочего – араба Хамида и дал ему ключ от гаража, чтобы он открывал его утром и принимал первых клиентов. Это был первый рабочий, которого я нанял, конечно временно, с поденной оплатой, чтобы можно было уволить его, если нечем будет платить, но дела шли хорошо, и через некоторое время я нанял еще одного.
У нас появилась, таким образом, возможность немного задерживаться по утрам, я мог выслушивать ее рассказы о снах, которые казались мне все более отвлеченными и странными. Иногда мы говорили о себе – как и почему поженились, не сожалеем ли об этом. Она пугалась: «Ты жалеешь?»
Нет, конечно, почему бы мне жалеть? Хотя иногда мне казалось, что я не люблю ее больше, и я замыкался в себе. Но она, как я уже говорил, удобная женщина, выполняла мои желания, правда, особенных желаний у меня и не было. В том-то и дело, что она не возбуждала во мне особых желаний. В те годы я тяжело трудился, работа требовала полной отдачи всех сил, но не только из-за этого бывал я таким усталым по вечерам.
Что-то в ней утомляло меня. Что-то неопределенное. Я не говорю о тех коротких речах, которые она иногда произносила передо мной, я охотно выслушивал их. Но что-то в них казалось мне оторванным от действительности, нет, не потому, что она жила в действительности, отличной от моей. Тут дело в другом… В чем-то, чего я не мог выразить, и потому молчал. Все больше и больше мне казалось, что настоящая жизнь проходит мимо нее, что она упускает ее, удаляется от нее, но что такое настоящая жизнь, мне, разумеется, трудно было бы сформулировать. И ведь она совсем не витала в облаках. Выполняла свои обязанности, работала, училась, все время носилась куда-то, поддерживала контакты со многими людьми. Она выработала у себя быструю походку, решительную такую, правда, из-за этого ей приходилось слегка сутулиться, что-то в ее осанке появилось старческое. Нет, Нет, не старческое, серенькое, нет, не серенькое, что-то другое. Не те слова. Но как же ее описать? Я хочу описать ее. С чего начать? Мне кажется, что я еще и не начал…