Любовник
Шрифт:
– Я тоже еврей.
И продолжаю бродить, дотрагиваюсь до маленьких выступов, как будто Служба безопасности послала меня осмотреть это место.
А в зал входят еще люди, и я уже стал беспокоиться, потому что среди них был араб, который подмигнул мне, подошел и стал говорить со мной по-арабски.
– Пик, [51] Наим, телефон уже звонил, они выехали, простись со своими снами.
Это старуха…
Адам
Усталость становится невыносимой. «До каких пор?» – спрашиваю я себя. Иногда мы возвращаемся домой, а заря уже занимается, ночи становятся все короче. Мне удается поспать какой-нибудь час или два, а Ася уже ласково
51
Просыпайся (арабск.).
Вначале Дафи делилась с ней своими ночными впечатлениями, а Ася слушала ее с каменным лицом. Кого мы буксировали, что видели, с кем говорили. Потом Дафи выдохлась, сидит по утрам около меня, обхватив голову руками. Я приезжаю в гараж уже после начала работы, прямо в самый ее разгар. И для меня есть теперь дело. Хозяева машин, которые мы притащили ночью, ждут меня, наседают представители страховых агентств, иногда и полицейские, надо заполнять бумаги, давать свидетельские показания, отвечать на телефонные звонки. Надо говорить, что делать дальше с машиной, которую начали чинить ночью. Голова тяжелая, глаза щиплет, я весь в деле, мечусь между конторой и боксами, руки в саже и масле, даю указания рабочим. А дела наши процветают, Эрлих смотрит на меня с любовью, в цехе починки корпусов надо увеличить количество рабочих.
Ночные клиенты не желают говорить ни с кем, кроме меня, я чувствую, что рабочие смотрят на меня с уважением – наконец-то я взял бразды правления в свои руки. А я устал, брожу как пьяный. Открыл вулкан, и лава вырвалась. И для чего все это? Иногда наведываюсь к старухе, а она как завидит меня, так вся дрожит – думает, я принес весть. Но его нет, иногда я думаю – может, его вообще не было и все это просто галлюцинации. Сдается мне, что и она знает о нем, в сущности, очень мало.
– Где Наим?
– Пошел в кино.
– Он вам хоть помогает тут немного?..
– Все в порядке… все в порядке…
А усталость все накапливается. Я сплю всего несколько часов в сутки. Телефон начинает звонить уже в десять вечера. Некоторые звонят сами, слышали от своих друзей о ночном избавителе и обращаются прямо ко мне.
Надо кончать все это…
Сегодня я приехал в гараж совершенно без сил. Ночью мы отбуксировали вконец разбитую после тяжелой аварии машину, в которой погиб ребенок. Не успел я войти в гараж, а мастер уже бежит ко мне, возбужден до крайности. У него замечательная идея. И показывает мне на разбитую машину, которая стоит уже под одним из навесов, подвешенная на специальных крюках. Он хочет разрезать ее пополам и половину, которая осталась целой, присоединить к половине машины той же марки – из лома, который мы купили недавно по его совету. Сумасшедшая и дерзкая идея получить так вот, без затрат, целый автомобиль. Он говорит и говорит, подробно объясняет, водит меня вокруг машины и показывает, как можно ее разрезать и как он из половинок двух разбитых машин сделает новую, заровняет и покрасит, и никто даже не заметит. Глаза его блестят от возбуждения; в этой затее есть что-то уголовное, но возможности прямо фантастические, перспективное дело, он уже потихоньку обсудил детали со страховым агентством, нужно только мое согласие. Я стою и слушаю, а глаза мои закрываются сами собой. Зима вдруг кончилась, весна в самом разгаре, небо голубое, рабочие ходят в майках, и только я все еще в своей тяжелой куртке, словно уже ни на что не реагирую.
Я прислоняюсь к смятой машине – разбитые окна, следы крови на сиденье, ботиночек ребенка и рядом с ним игрушечная машинка той же марки и того же цвета,
– Делай что хочешь, – говорю я мастеру, залезаю в машину и еду домой.
Десять часов. Дома тишина. Я опускаю жалюзи, раздеваюсь, остаюсь в одном белье, снимаю покрывало, залезаю в постель и пытаюсь уснуть. Смутное воспоминание о болезни в далеком детстве поднимается во мне. Никогда в жизни не позволял я себе так нежиться. Лежу. Глаза закрыты, плоть моя начинает томиться. С улицы доносится детская песенка из находящегося где-то далеко детского сада, кто-то выбивает ковер, кто-то играет на скрипке, женский смех. Израильское утро. Моя страсть разгорается постепенно, какая-то смутная, неясная, ни на кого не направленная. В окна проникает запах цветения. Что-то со мной происходит, от усталости последних недель что-то во мне размякло, растворилось напряжение многих лет. Я сбрасываю одеяло, раздеваюсь догола, изучаю в зеркале отражение своего отяжелевшего тела. Открывается входная дверь. Дафи. Она, как и я, совершенно не в себе из-за этих последних ночей. Идет на кухню, открывает дверцу холодильника, бродит по дому, заходит в мою комнату. Я лежу под одеялом голый.
– Папа? Ну и напугал ты меня. Что случилось? Ты заболел?
– Нет, только устал ужасно.
Она садится на кровать. Уже настоящая девушка. Лицо у нее печальное, осунувшееся, глаза покраснели, словно от слез. Хватит этих ночных самоистязаний.
– Что, занятия уже кончились?..
– Нет, я просто ушла… повздорила с учителем математики.
– Что случилось?
– Да ерунда, неважно.
– Больше не будем работать по ночам.
– Почему? – Голос у нее упал, но она не кажется удивленной.
– Хватит. Нечего искать там больше…
– Ты потерял надежду…
– Почти.
– А мама?
– И она в конце концов смирится. Серьезные и взрослые ее вопросы…
Она молчит, думает. Что-то не дает ей покоя.
– Машина, которую мы тащили вчера… Несчастье с этим ребенком… Уже известно точно, как это произошло? Кто они?
– Я не знаю…
Она очень напряжена, взгляд какой-то отсутствующий. Маленькая морщинка появилась в углу рта. Скрывает что-то. В последнее время она все больше становится похожа на Асю.
– Иди спать.
– Не могу. Слишком устала…
– Так садись за уроки… Что произошло у тебя там с учителем математики?..
Она улыбается грустно, не отвечает, выходит из комнаты.
Я звоню в фирму техпомощи и аннулирую наш договор.
– С какого времени?
– С этой ночи. Звоню старухе.
– Где Наим?
– Пошел в кино.
– Хорошо. Скажите ему, пусть возвращается в свою деревню, а завтра пусть явится в гараж, как обычно. Больше он мне не нужен по ночам. Я больше не буду этим заниматься.
Молчание…
– Госпожа Армозо?
– Да.
– Так передайте ему…
Она молчит. У меня вдруг от жалости к ней защемило сердце. Ведь это была ее последняя надежда. Она забормотала:
– Но он не мешает мне… Он может остаться жить здесь…
Я сразу же понял.
– Если хотите, пусть остается, я не возражаю. Может даже не приходить в гараж, пусть продолжает помогать вам…
Словно он вещь…
Ее голос дрожит, будто она вот-вот заплачет.
– Спасибо, спасибо, пусть останется еще немного, пока я снова не привыкну к тишине…
– Сколько захотите…
– Спасибо, спасибо, еще немного. Благослови вас Господь. Хороший вы человек.
Ася
Поздняя ночь. Все спят. В доме темно. На улице дождь, буря. Слышно, как ветер стучит ставнями. Я на кухне, на мне большой фартук, занята стряпней, готовлю рыбу. Отрезаю головы, очищаю от чешуи, разрезаю белые тела, чтобы вытащить внутренности. Руки мои в крови и грязи. А рыба какая-то особенно противная, жуткая какая-то, огромная, мертвые глаза желтого цвета, зеленоватая чешуя твердая и острая, точно перья. На плите стоит кастрюля, вода уже закипает. Надо торопиться.