Любовник

Иегошуа Авраам Бен

Чего ему нужно? Стукнуло его, что ли? О чем он думает? Хоть бы дал немного денег. У него денег куры не клюют, а я сделал ему настоящую квалифицированную работу. Думает, если он дает мне иногда сто лир, то этого мне достаточно? Что такое сегодня сто лир? Я уже привык сорить деньгами, так просто, на ерунду могу истратить зараз двадцать-тридцать лир; что-нибудь поесть; кино, немного фисташек, пачка «Кента». Возвращаюсь домой, а у меня в кармане только медяки. Еще хорошо, что я пока не курю сигары и не приглашаю женщин в кафе. Пусть по крайней мере даст деньги.

Когда-то я брал их с опаской, со страхом, теперь запросто хватаю и сую в карман. Что тут такого? Еще не было случая, чтобы его кошелек опустел из-за меня.

Ну, что там с ним? Пусть берет это железо домой и возится сколько влезет. Зачем терять время? Разбитая машина подвешена к крану, вся в листьях. Неудивительно, что люди замедляют ход и смотрят на нее с любопытством, всматриваются, нет ли крови.

– Сколько убитых? – спрашивает кто-то.

Только это их и интересует. Убитые. Я не отвечаю. Нечего мне с ними разговаривать. Машины не жаль никому. Страховое агентство заплатит безо всяких. Еще и починят ее, я уже видел в гараже машины в куда худшем состоянии, режут их пополам, точно пирог, притаскивают половину от другой машины и сваривают две целых половины – получается новый автомобиль. А в гараже праздник, все стоят и смотрят, как колдуют над этими половинками, красят заново – и новая машина готова. А потом посылают ее на продажу в Тель-Авив.

Я усну тут на насыпи. Зря я дал ему этот кусок железа, да еще и спросил, не взять ли его с собой. Сейчас он шепчет что-то про себя, совсем спятил.

Просит маленькую отвертку…

На тебе маленькую отвертку, только давай двигать отсюда поскорее.

Зачем ему понадобилась маленькая отвертка?

Он начинает осторожно соскребать с железа краску. Совсем обалдел. Надо привести его в чувство. Я еще хлебну с ним горя. Может быть, махнуть в деревню и попросить отца, чтобы вернул меня в школу? Я пропустил всего год.

«Ветка склонилась…»

На что?

Иногда мне хочется умереть…

Кусок черного железа уже не черный, а голубой. Велика важность! Но он уже вроде бы совсем очнулся. Залез на тягач, зовет меня.

Ялла, давай пошевеливайся, чего ты ждешь? Дхил раббак, можно подумать, что это я задерживаю его.

Честное слово, я увольняюсь.

Дафи

Что это? Она не идет обратно в постель. Что случилось с ней? Сидит на кухне, у пустого стакана из-под кофе, и упускает возможность поспать еще. Мама – совершенно бодрая в два часа ночи. Невозможно поверить. Все лампы в доме горят, папа поехал вызволять Шварци, бедняга, все ради меня. А мама не торопится, не сонная, смотрит на меня понимающе, рассматривает меня, как будто давно не видела. Кладет руку мне на плечо, пробует завязать беседу, улыбается.

Дикая радость охватывает меня.

– Ты разбудила меня посреди сна…

Надо же, ей снятся сны? А почему бы и нет!

– Какой сон? – спрашиваю я осторожно.

– Кошмар какой-то. Я видела тебя во сне. Мне снилась ты.

– Кошмар? Что ты видела?

– Странный сон, путаница какая-то.

Как будто мы поехали в далекую страну и ты заболела там.

Вдруг она притягивает меня к себе, обнимает. Мне очень понравился этот сон, в котором я была больна. Я обнимаю ее в ответ. Ее прежний запах. Значит, она не совсем еще бесчувственна.

– Опасная болезнь? – спрашиваю я.

– Нет… – быстро говорит она, скрывает что-то, – да и какое это имеет значение… глупости… Ты не спала, когда директор позвонил?

– Да…

Она медленно разжимает объятия.

– Опять не могла уснуть? Что с тобой происходит?

– Ничего. Просто не могу уснуть.

– Ты влюблена в кого-нибудь? Мама…

– Нет! С чего это вдруг?

– Ни в кого? – Она улыбается милой такой улыбкой. – Не может быть…

– Почему не может быть?

– Потому что в твоем классе есть несколько симпатичных мальчиков.

– Откуда ты знаешь?

– Ведь я вела у вас урок. Видела… Некоторые очень славные.

По ее мнению…

– Кто именно?

– Не помню… просто несколько лиц произвели на меня впечатление.

– Но кто?

Она все еще рассеянно гладит меня.

– Неважно. Я просто так сказала… пошутила. Так что же ты делаешь, когда не спишь, читаешь в кровати?..

– Нет. Брожу, ем что-нибудь, слушаю музыку…

– Музыку? Ночью? А я ничего не слышу. Вы вообще лежите как два мертвеца – даже если взорвут дом, ничего не почувствуете…

– Странно. Днем я не замечаю в тебе особой усталости. Удивительно, как это ты проводишь в одиночестве ночи. Хоть бы я могла обходиться меньшим временем для сна… И не скучно тебе одной в темном доме… время движется так медленно…

Мама…

– Ничего страшного… Иногда, когда выхожу немного погулять на улицу, так даже очень приятно.

– Что???

– То, что слышишь…

– Ты ночью выходишь из дома? С ума сошла? Ты знаешь, что может случиться с девочкой в двенадцать ночи, если она бродит так просто по улицам?..

– В два ночи, не в двенадцать. Уже нет никого…

– Дафи, перестань…

– А что тут такого? Что может случиться? Совершенно тихо, а если что, то есть патрули гражданской обороны… очень симпатичные старички…

– Дафи, хватит, не возражай…

– Что может со мной случиться, я далеко не отхожу. До поворота, где задавило Игала, и обратно…

Она мгновенно побледнела. Рука, лежавшая на столе, сжалась в кулак… Хочет сказать что-то, но не может произнести ни слова. Надо помочь ей.

– Но ведь вы рассказывали…

– Кто рассказывал? – Она вскакивает.

– Папа.

– Когда он рассказывал? – Она вся пылает.

– Недавно.

Она начинает грызть ногти, страдает. Совсем растерялась. Я продолжаю наивным голосом, наставительно:

– Да и что тут утаивать… почему мне нельзя знать… Папа сказал, что он умер на месте и наверняка не мучился…

Она не отвечает, смотрит на часы, окаменела, не хочет отвечать. Я все испортила.

– Ты думаешь, он мучился? – говорю я мягким, душевным тоном. Иногда я бываю ужасной, нестерпимой, настырной – я знаю.