Любовники-убийцы

Бело Адольф

— Что же будет со мной, Риваро, — воскликнула жена, бросаясь к нему, — ты забываешь обо мне?

— Нет, друг мой, я не забыл тебя, во все трудные минуты ты являлась моей единственной поддержкой и утешением.

Эта сцена тронула Паскуаля до глубины души. Вдруг светлая мысль блеснула у него в голове.

— Еще не все потеряно, — сказал он, — если вы позволите, мы спасем вашу дочь. Доверьте это мне, любовь преобразит ее.

Риваро пожал плечами:

— Несчастный безумец! Задача, за которую вы беретесь, убьет вас. Вы думаете, Марго любит вас? Оставьте! Она никогда не полюбит ни мужа, ни детей, если не любила ни отца, ни матери. В замужестве она ищет только свободы. Но как она воспользуется ею? Мое

окончательное решение, — прибавил он, — принято. Я должен был передать вам все. Как отец я обязан высказать о своей дочери правду честному человеку, делающему ей предложение. В первый раз я избежал объяснений, но сегодня я не имел на это права. Ступайте, сохраните мою тайну и забудьте все, забудьте мою дочь — она не может быть вашей женой. В этом случае решение мое непоколебимо!

— Вы жестоки, — ответил несчастный Паскуаль, оплакивая свои разбитые надежды и разрушенное счастье, — моя любовь останется неизменной, даже после всего того, что вы сообщили мне! Я обожаю ее по-прежнему. Мое сердце принадлежит ей навеки. Сжальтесь надо мной! Повторяю, я спасу ее!

— А я вам говорю, что она погубит вас. Возможно ли исправить дерево, когда оно уже выросло? Зло сделано, и оно непоправимо. Вас предупредили, так остерегайтесь опасности.

Шум и смех в соседней комнате давно уже стихли. Риваро отворил дверь в сад. На светлеющем небе кое-где еще мерцали звезды, постепенно скрывающиеся за серыми облаками.

— Ступайте, Паскуаль, — сказал, наконец, фермер, — и не возвращайтесь. Верьте мне, этот дом не принесет вам счастья.

— Боже, как я несчастен! — вскрикнул молодой человек.

Бледный, подавленный безысходным горем, до глубины души потрясенный столь тяжкими впечатлениями ночи, он быстро зашагал по деревне, не давая себе отчета, куда идет.

Глава IV

Паскуаль шел по пустой, безлюдной улице, шатаясь, как пьяный, под тяжестью безумных мыслей, роившихся в разгоряченной голове, и отчаяния, переполнявшего сердце. Плащ его развевался по ветру. Чтобы хоть немного остудить пылающую голову, он шел без шляпы, не чувствуя ни холода, ни ветра, ни снега, который валил хлопьями. На пути его на разные лады поскрипывали деревья, но он ничего не слышал и не видел. Все было погружено еще в тихий сон, кругом было так же мрачно и темно, как и на его душе. Мысли в беспорядке одна за другой мелькали в голове, не давая возможности обдумать ни одну из них. То представлялось ему, что Марго — опасное существо и он должен забыть ее, то, напротив, являлась другая мысль, что, быть может, Риваро преувеличивает и принимает за неисправимые пороки именно то, что составляет избыток сил в пылкой натуре, не умеющей сдерживать свои порывы.

Слова «я спасу ее» раздавались еще в ушах и служили ему единственной поддержкой после того, что он узнал. Но, когда он вспоминал о тех усилиях, к которым уже прибегал Риваро, надежда тотчас покидала его. Тогда он начинал сердиться на фермера за его исповедь. Он негодовал и на самого себя за то, что выслушал его. Сохранить в душе своей образ Марго чистым и незапятнанным он, казалось, был уже не в силах.

«Хорошо, я вырву ее из своей груди, — говорил он себе, — я ногами растопчу некогда прекрасный образ!»

Только он принимал такое решение, как милое сердцу существо снова заявляло на него свои права и предавало его, безоружного и побежденного, во власть всепоглощающей страсти.

Он приходил в ужас, когда на мгновение ему становилось очевидным, что, при всех своих пороках, Марго была по-прежнему пленительна. По странному свойству человеческой натуры образ любимой женщины казался ему еще дороже после того, как он узнал в ней некоторые недостатки. Это ужасное чувство, кстати, дающее человеку свидетельство собственной его слабости, заставляло в одно и то

же время испытывать и жгучую острую боль, и глубокое наслаждение. Подобно тому как иногда против воли влечет к себе пропасть, так и эта очаровательная девушка, хотя и коснулся ее позор, казалась ему еще прелестнее во всеоружии своих пороков. Животная сторона человеческой натуры побуждала его завладеть во что бы то ни стало чарующей безнравственностью. Готовый то прервать всякую связь с прошедшим, то с новой силой отдаться любви, он сознавал опасность своего положения и испытывал невыразимые страдания.

Паскуаль шел, не отдавая себе отчета, куда и зачем, шел долго, наконец, выбившись из сил, остановился и лишь теперь заметил, что миновал не только Новый Бастид, но даже Горд и почти добрался до Фонбланша.

Снег продолжал идти. Начинало светать, и сквозь белые хлопья видны были первые лучи восходящего солнца. Паскуаль озяб, зубы его стучали, он чувствовал невыразимую усталость. Укутавшись насколько возможно, он направился к небольшому домику, стоявшему на краю деревни. Стукнув два раза в дверь, молодой человек услышал сердитый голос, донесшийся из-за двери:

— Кто там?

— Это я, Паскуаль, откройте поскорее, Вальбро, я умираю от холода.

Голос Вальбро смягчился.

— Войдите, — сказала она.

Скоро дверь отворилась, и Вальбро, держа над головой огарок свечи, вставленный в бутылку, старалась рассмотреть выражение лица неожиданного гостя. Внутренняя обстановка ее лачуги говорила об ужасной, отталкивающей нищете. Три поломанные стула с прорванными сиденьями, стол, выкрашенный черной краской, и постель, прикрытая грязным тряпьем, составляли всю ее мебель. На камине стояли чашки с отбитыми краями и несколько тарелок такого же жалкого вида, на одной из них лежал кусок черствого хлеба. Отсыревшие стены были оклеены гравюрами непристойного содержания. Трудно вообразить себе что-либо более жалкое и убогое, чем эта хижина среди полей, внутри которой гулял ветер, врываясь в разбитые окна, плохо заклеенные бумагой. Дом этот называли домом преступления.

Как только Паскуаль вошел, Вальбро затворила за ним дверь и поспешно стала раздувать еще тлевшие в камине угли, прибавив к ним несколько сухих виноградных стеблей.

— Ты озяб, мой милый, — говорила она, раздувая огонь, — мне не трудно понять это. Сегодня была дьявольски холодная ночь. Занявшись хлопотами по твоим делам, я вместе с другими отправилась из Нового Бастида к заутрене и, возвращаясь оттуда, думала, что наверняка замерзну по дороге. Я спала, перед тем как ты пришел. Чего тебе надо в такую пору? Знаешь, ведь, если бы я была помоложе, твой визит вызвал бы немало толков и пересудов.

Она засмеялась и поставила на стол черствый хлеб, небольшой кусок сыра и стакан с несколькими глотками вина, прикрытый бумагой.

— Если ты озяб, грейся, если голоден, ешь да рассказывай скорее, что привело тебя ко мне.

Паскуаль не отвечал — он внимательно рассматривал эту странную старуху: она была еще довольно стройна, но годы оставили на ней свой отпечаток. Поднятая внезапно с кровати, она была полуодета. Из-под грязной, безобразными клочьями висевшей юбки видны были ее голые ноги. Грудь и руки, плохо прикрытые рубашкой из грубого холста, казалось, были еще не прочь прельстить собой кого-нибудь.

Заметив на себе внимательный взгляд Паскуаля, она слегка покраснела, но то была не краска застенчивости, а досады на свою непривлекательность и на то, что Паскуаль застал ее в таком безобразном виде.

Она насмешливо посмотрела на него.

— Смотришь на меня и думаешь, как она отвратительна, не правда ли? — проговорила она, накидывая на плечи старенький платок. — Двадцать лет тому назад ты бы не разглядывал меня так равнодушно. Я была такой же красавицей, как твоя Марго.

— Знаю, — ответил Паскуаль, — мне говорили.