Любовники
Шрифт:
– Хэл Ярроу, Хэл Ярроу! Возьми себя в руки. Спаси Впередник, до чего же ты меня ненавидишь! А я все эти годы думал, что ты меня любишь, что я твой возлюбленный АХ, а ты мой любимый питомец! А ты меня ненавидел. За что?
Шум в ушах стих, в глазах посветлело.
– Ты что, ты всерьез?
– Еще бы! Я ночей не досыпал! Все, что делал, делал ради тебя. Когда наказывал, сердце разрывалось. Но я заставлял себя, я твердил: это для твоего блага...
Хэл расхохотался. И хохотал, покуда Порнсен не исчез этажом выше, явив напоследок
Обессиленный, дрожащий, Хэл обернулся к своей двери. Вот уж этого он никак не ожидал. До глубины души был уверен: Порнсен им брезгует, монстром считает, выродком упрямым, и наслаждается, когда наводит плетью укорот.
Даже головой помотал. Наверняка АХ перепугался, не знает, как теперь оправдываться перед "ламедником".
Отпер, вошел. А в голове только одно звенело: "А все Жанетта, это она придала смелости на такие речи". Без нее он был ничто, затравленный зайчонок. А при ней - всего нескольких часов хватило, и нашлись силы одолеть многолетнюю свычку по струночке ходить.
Включил свет в прихожей. Сквозь гостиную стала видна закрытая дверь кухни. Оттуда доносился лязг кастрюль. Потянул ноздрями.
Жареное мясо! Вот здорово!
И нахмурился. Сказано же ей было: "До моего прихода прячься!" А если бы это был не он, а если бы это был какой-нибудь жуча или аззит?..
Отворил дверь на кухню - петли взвизгнули. Увидел Жанетту сзади. От жалобного звука несмазанного железа ее винтом подбросило. Лопаточку уронила, ладошкой рот себе зажала.
Сердитые слова на губах сами растаяли. Еще расплачется, если напустишься, и что тогда делать прикажете?
– Ах, как ты меня напугал! Он буркнул ни то ни се и мимо нее прошел под крышки на кастрюлях заглянуть.
– Ты пойми, - сказала она дрожащим голосом, словно распознала, что он сердится, и теперь оправдывалась.
– Я натерпелась страху, что поймают, и теперь от любого шороха шарахаюсь. Чуть что, я сама не своя, готова бежать сломя голову.
– V, жучи, будь они неладны, отвели мне глаза, - кисло сказал Хэл. Строят из себя, что мухи не обидят, а сами...
Она глянула на него искоса, самыми уголками больших карих глаз. Зарумянилась, улыбнулась алыми губами.
– Ой, они не злые. Они и впрямь добрые. Все, что хочешь, мне давали, кроме свободы. Боялись, что я к сестрам вернусь.
– А им-то что за дело?
– Ой, они, знаешь, чего боятся? Что в джунглях сыщутся наши мужчины и, того гляди, я им детей нарожаю. Они ужасно боятся, что мой народ снова умножится, наберется сил и пойдет на них войной. Они воевать не любят.
– Странные существа, - сказал он.
– Но где нам понять тех, кто истин Впередника не познал. И кроме того, они ближе к насекомым, чем к людям.
– Быть человеком - еще не обязательно значит быть лучше, - сказала Жанетта, не без задиристости сказала.
– Всем божьим тварям назначено место во Вселенной, - ответил он.
– Но место человека всегда и повсюду. Ему вольно занять
– Впередника цитируешь?
– Буверняк.
– Предположим, что так. Предположим. Но что такое человек? Разумное существо. Жуча - разумное существо. Значит, жуча - человек. Неспфа?
– Буверняк или почти буверняк, давай не будем спорить. Давай лучше поедим.
– А я и не спорила, - улыбнулась она.
– Сейчас на стол накрою. Посмотришь, что я за стряпуха. Спорим, что тут споров не будет.
Тарелки были расставлены, оба сели за стол. Хэл поставил локти на краешек стола, сомкнул ладони, потупился и произнес молитву:
– Айзек Сигмен, иже путь нам пролагаешь, да пребудь истина в имени твоем, благодарим тебя за безусловное сотворение благого настоящего из неисповедимости грядущего. Благодарим за пищу, которую ты осуществил из возможного. Надеемся и верим, что ты сокрушишь Обратника, всегда и повсюду предотвратишь его коварные искания сотрясти прошлое и тем изменить настоящее. Обрати нам Вселенную твердью истины, избави от текучести времени. Собравшиеся за этим столом благодарствуют тебе. Да будет так.
Разнял ладони и глянул на Жанетту. Она глаз с него не сводила.
Подчинился движению души, сказал:
– Помолись, если хочешь.
– А мою молитву ты посчитаешь антиистинной? Он поколебался, но все же сказал:
– Да. Не знаю, почему предложил. Израильтянину или малайцу наверняка не предложил бы. За один стол ни за что не сел бы. А ты... ты особь статья... может быть, потому что ни под какую систему не подходишь. Я... я не знаю.
– Спасибо, - сказала она. Начертила в воздухе треугольник средним пальцем правой руки. И, глядя вверх, произнесла:
– Великая матерь, прими благодарность.
Пришлось подавить в себе отчуждение, возникшее от звука слов неверующей. Открыл шкафчик под столом, вынул два предмета. Один подал Жанетте. Другой надел себе на голову.
То были шляпы с широкими полями, с которых свисала густая сетка, полностью закрывавшая лицо.
– Надень, - велел он Жанетте.
– Зачем?
– Да затем, чтобы ни ты меня, ни я тебя - не видели, как едим, - теряя терпение, сказал он.
– Под сеткой просторно, места хватит вилкой-ложкой орудовать.
– Но зачем?
– Я же сказал. Чтобы не было видно, как едим.
– Тебе что, дурно станет, если увидишь, как я ем?
– повысила голос она.
– Естественно.
– Естественно? Почему "естественно"?
– Ну, потому, что принятие пищи... Фу-ты, ну как это сказать?.. Выглядит по-скотски.
– И твой народ всегда так делал? Или начал, когда додумался, что сам происходит от животных?
– До прихода Впередника все ели в открытую без стыда. Но то были времена темноты и невежества.