Любовники
Шрифт:
– Буверняк, - ответил Лопушок.
– Сапоги черные, одно плечо ниже другого. Насквозь видно. Кого обдурить вздумал?
Хэл отчаянно огляделся по сторонам.
– Надо выбираться отсюда!
Вернулась официантка с бутылками. Лопушок расплатился, протянул одну бутылку Хэлу, и тот, не глядя, сунул ее во внутренний карман плаща.
АХ'у от входа они были видны отлично, но он их явно не распознал. Ярроу был в маске, а сострадали ста Порнсен вряд ли отличил бы от какого-нибудь другого жучи. Сомневаться не приходилось, методичный, как всегда, Порнсен полон решимости произвести повальный досмотр. Он резким движением вскинул скособоченное
Лопушок кашлянул и сказал по-американски:
– Доиграется. За кого он нас, сиддийцев, принимает? Мы ему что, мышата подопытные?
И как в воду глядел. Здоровенный детина-жуча, когда Порнсен дернул его за маску, воздвигся и смахнул Порнсенову. Завидя перед собой неоздвийца, от удивления на секунду замер. И вдруг заверещал, что-то выкрикнул, да как звезданет землянина прямым в нос!
И пошло. Порнсен отлетел, сбил задом стол с чьими-то кружками и ахнулся навзничь на пол. Вмиг верхом на нем оказались двое. Третий врезал четвертому. Четвертый дал сдачи. Примчался Каменюка с короткой дубинкой и принялся охаживать дерущихся по ногам, по спинам. Кто-то плеснул ему в лицо таракановки.
А Лопушок - Лопушок дотянулся до выключателя, и разом сделалась тьма безвидная, как во втором стихе "Пересмотренного Святого писания". Вот только не пустая.
Хэл отчаянно затоптался на месте. Его схватили за руку, дернули.
– За мной!
Хэл повернулся и, спотыкаясь, побежал, куда ведут - вероятно, к задней двери.
Видно, та же мысль пришла в голову многим. Его сбили с ног, кто-то прошелся по спине. Лопушкова рука исчезла. Ярроу окликнул жучу, но, если тот и ответил, ничего не было слышно сквозь крики:
– Круши!
– Ах, гад, он сзади!
– Ребя, сюда!
– V, дурак, гнида ползучая!
Хорошо бы только гвалт. В нос ударила мерзкая вонь, поскольку от нервного напряжения у жучей из "пугпузырей" поперло. Задыхаясь, Хэл рвался к двери. Слепо расталкивая извивающиеся тела, вырвался на волю. Шатаясь, побрел по какой-то дорожке. Оказался на улице, припустился бегом. Не глядя, куда. Одна была мысль - лишь бы подальше от Порнсена.
На тонких железных столбах сияли дуговые лампы. Хэл бежал и почему-то постоянно задевал плечом за стены. Решил приостановиться в тени одного из балконов. Но заметил узкий переулочек. Глянул - будто не тупик. Нырнул туда - налетел на здоровенный железный бак, судя по запаху, мусорный. Присел за ним, сжался в комок, силясь продышаться. Наконец, легкие очистились от смрада, глотку отпустило, смог дышать без всхлипов. Бешеное сердцебиение чуть-чуть унялось, и стало хоть что-то слышно.
На слух, никто за ним не гнался. Выждав, Хэл решил, что можно встать во весь рост. Нащупал бутылку в кармане. Чудеса!
– не разбилась. Получит Жанетта свою таракановку. Будет о чем ей порассказать. На славу потрудился ради нее, честь по чести заслуживает награды...
При этой мысли мурашки пошли по спине, и он живенько выскочил из переулочка. Понятия не имел, где находится, но в кармане был план города. На корабле отпечатан, проставлены названия улиц по-оздвийски с переводом на американский и исландский. Всего-то делов - прочесть название улицы у ближайшего фонаря, сориентироваться по плану и в темпе вернуться домой. У Порнсена, у ищейки тщедушной, никаких улик против Хэла нет, а пока
12
Порнсен! Стоило подумать о нем, и вот тебе на - тут как тут оказался, скотина! Позади застучали каблуки. Хэл обернулся. Следом спешил недомерок в плаще. При свете фонарей мелькнули скособоченные плечи, черные кожаные сапоги, маски нет.
– Ярроу!
– торжествующе взвизгнул АХ.
– Бежать бесполезно! Я тебя видел в том кабаке! Теперь не отвертишься!
Топ-топ-топ - и вот он рядом со своим высоченным остолбеневшим "питомцем".
– Пил! Сразу видно, что пил!
– Да?
– буркнул Хэл.
– И что дальше?
– А тебе мало?
– завопил АХ.
– Может, у тебя дома еще кое-что припрятано? Наверняка. Наверняка, тайничок бутылками набит. А ну, пошли! Пошли к тебе домой. Зайдем да поглядим. Не удивлюсь, если там еще кое-что сыщется, весь твой кощунственный антиистиннизм распотрошу.
Хэл сгорбился, сжал кулаки, но сказать было нечего. Приказано было идти впереди по направлению к дому Лопушка, и он подчинился беспрекословно. Так и шествовали - впереди раб, позади господин. Красоту зрелища портило одно: Хэла вело то вправо, то влево; чтобы держать прямой курс, приходилось рукой придерживаться за стены.
А Порнсен еще и глумился.
– ШПАГ! Нализался! Глядеть тошно! Хэл ткнул рукой вперед.
– Вон еще один такой. Глянь!
По правде-то было ни до чего, ни до кого, но дух захватывало от какой-то сумасшедшей надежды: что-то случится, что-то будет сказано или сделано, простенькое, ничего особенного, но роковой миг возвращения домой отложится. А указал он на могутного жука-кикимору, явно в поддатии обнявшего фонарный столб, чтобы не плюхнуться длинным острым носом в землю. На вид, сценка времен девятнадцатого-двадцатого столетия: хмельной верзила в плаще и шляпе у фонарного столба. И постанывает, будто капитально получил по шеям.
– Может, он ранен, давайте-ка глянем, - сказал Хэл.
Сказал, потому что надо было что-то сказать, как-то задержать Порнсена. И не успел тот возразить, Хэл шагнул к жуче. Схватил за болтающуюся руку одной рукой жуча обнимал столб - и спросил по-сиддийски:
– Тебе помочь?
Жуча-верзила выглядел как только что из большой драки. Плащ местами порван, местами перепачкан засохшей зеленой кровью. Отвернувшись от Хэла, верзила прохрипел что-то неразборчивое.
Порнсен толкнул Хэла сзади в плечо.
– Шагом марш, Ярроу. Без нас справятся. Одним пьяным жучей больше, одним меньше - нам дела нет.
– Буверняк, - без выражения ответил Хэл. Оставил в покое верзилу, зацепился ногой за ногу, собираясь вперед шагнуть, а Порнсен, видать, не рассчитал, лишний шаг сделал, налетел сзади на топчущегося Хэла, попятился.
– Чего ради суетишься, Ярроу?
Опаска прозвучала у АХ'а в голосе.
И тут же раздался дикий крик, смертный крик.
Хэла винтом подбросило - и он увидел, как осуществилось то жуткое, что так тоскливо мерещилось, в предчувствии чего ноги вперед не шли. Еще когда он верзилу за руку тронул, то пальцы не в теплую кожу ткнулись, а в холодный шершавый хитин. Да за прошедшую с тех пор минуту как-то не сложилось в мозгу, что это значит. Только сейчас дошло, вспомнилось, о чем был разговор с Лопушком по дороге в кабак, чего ради Лопушок с рапирой и с револьвером разгуливает. Предупредить бы Порнсена, да поздно!