Любовные доказательства
Шрифт:
Заехали с Лёвой в коммерческий. Накупили того-сего, от души — и шампанского, и французского коньяка взяли, и виски, и яичный «Болз», и пепси. Целый бар в сумке. Осетрины купили, икры, конфет иностранных. Сигарет самых дорогих. Заехали на цветочный рынок. Сёма выбрал самый лучший букет. Хотел было даже два взять — рук не хватило: представил себе — войдет он с тяжелой сумкой и букетом, а второй куда? Лёва же дарить букет отказался, покраснел даже от смущения.
Еще на лестничной клетке Сёма почуял, что их — ждут. Ароматы жареного, печеного обложили его, приглашали — милости просим,
Дамы приветствовали его восклицаниями, восторгом, Сёма протянул букет сразу обеим, сумки шмякнулись об пол, бутылки звякнули, розы укололи, дамы вскрикнули, Сёма ахнул. Веселая толчея, праздник: это Сёма пришел в гости к своей невесте! Очень приятно: Сёма — Лёва — Таня — Маня.
Разглядел обеих — совершенно одинаковые, милые такие, маленькие… обезьянки. Ну, есть такой тип большеглазых и большеротых, скуластых, коротконосых женщин. Видно, конечно, что Маня старше — все в ней законченней, определенней.
Обе — в черных трико и длинных свободных кофтах. У Мани на груди — ягуар, у Тани — жираф.
— Это даже неинтересно, — ответила Маня на Сёмины восторги. — Нас все принимают за сестер.
Сёма с удовлетворением отметил обстановку — небогатая даже по советским понятиям, так это и славно! Зато не жлобская, зато без выпендрежа. Легкий артистический беспорядок. Повсюду — милые подробности жизни: книжки, косметика, игрушки. Ну что ж, обезьянки всегда артистки.
— А где же ваш сын? — спросил Сёма, поискав вокруг глазами.
— Спит.
— Как — спит?
— Дневным сном. К ночи как раз проснется.
Сёма планировал, что мальчики подружатся, и настанет всеобщая дружественность и заинтересованность. Ну, ничего. Может быть, Лёве даже приятнее будет опекать малыша, учить и командовать им. Тогда и ревность между ними исключена: Лёве — велосипед, малышу — велосипедик, Лёве — магнитофон, малышу — машинка, Лёве — кейс, малышу — рюкзачок.
Начали с крепкого. «Прокладочка», — объяснил Сёма. Потом разбрелись: дамы пили шампанское и красное сухое вино, Сёма же потягивал виски. И потягивал, и опрокидывал, и пил до дна — за знакомство, со свиданьицем, за прекрасных дам, за детей и — по старой памяти — за то, чтобы им — тут Сёма таинственно оглядывался — пусто было. В общем, Сёма гулял. Кутил. Рассказывал забавные случаи из жизни. Не забывал хвалить угощенье — паштеты, салаты, сыры, сардины. Веселил дам, разбрасывал комплименты и, честно говоря, не упускал возможности не только похвалиться, но и похвастаться. Ну а что, в конце концов! Видятся они впервые, общих знакомых у них нет. Значит, некому рассказать им про Сёму. Так он сам расскажет — даст, так сказать, между строк нужную информацию о себе, обозначит вехи пути.
— Так вы агент страхования? — удивилась Маня.
— Страховой агент, — небрежно поправил Сёма.
— Умеете, значит, убалтывать людей!
— Почему убалтывать?
— Напускать всякого страхования. Небось нагоняете на них разные ужасы, а потом заставляете раскошелиться.
Сёма оторопел. Он почувствовал, что вот-вот обидится: такое пренебрежение к его профессии, такой, между прочим, важной и нужной!
— Вы ошибаетесь, —
Ну, к примеру, вы боитесь угонщиков — у вас есть машина? — тем лучше, значит, вам это близко, — вы не спите ночами, вскакиваете на каждый тревожный сигнал. Но если вы будете уверены в том, что в случае угона вам будет выплачена сумма, покрывающая ваши убытки, разве вы не будете дышать спокойней?
— Ой, я и так не слишком волнуюсь. Но это понятно. А кто же может предвидеть, из-за какого угла выглянет опасность? Застрахуйте меня, Сёма, от камня, падающего мне на голову.
— От несчастного случая, значит, — классифицировал Сёма.
— От дурного глаза! От бандитов, врывающихся в мой дом!
— От всего в жизни не застрахуешься, — подытожила Таня. — Лучше уж об этом не думать.
— Но от остывающей баранины у нас есть шанс застраховаться! — Маня побежала на кухню, внесла дымящееся блюдо с бараньей ногой.
Сёма воспрял: он понял, что его поддразнивают, подкалывают. С ним кокетничают. Играют. Он — нравится. Его здесь ждали. Вон сколько всего добыли и наготовили. Милое обезьянье племя — шумное, веселое, дерзкое, а по сути — маленькие безобидные коньки-горбунки.
«Возьму их обеих с собой, — благостно решил Сёма. — Очаровательная жена, обворожительная теща, в доме всегда веселье, шутки. Буду их, конечно, время от времени приструнивать — ну так, для порядка, для вида, лишать сладкого, как детей. В семье ведь очень важно с самого начала правильно себя поставить».
Таня и Маня дружно уплетали мясо, запивая красным вином, перешучивались, словно забыв о Сёме и оставив его наедине с жирным куском баранины.
— А чернослив? — внезапно спросила Маня. — Чернослив вы пробовали?
Зачерпнула плавающие в жиру черные мягкие кусочки, плюхнула Сёме в тарелку, изымая его из процесса одинокого индивидуального поглощения и приобщая к общему удовольствию трапезы.
— Так, концерт, концерт, — захлопала она в ладоши, не успев обтереть салфеткой блестящие губы. Включила крутящуюся лампу, гоняющую по потолку и стенам бледные световые пятна, распахнула пианино. Таня пристроилась рядом, грянули в четыре руки.
— Куплеты собственного сочинения! На заимствованный народный мотив «Была я кружевницей», — выкрикнула Маня из глубины барахтающихся в воздухе звуков.
Сёма поднял бокал и бодро помахивал им из стороны в сторону, словно дирижируя и управляя этими безудержными поющими обезьянками.
— Браво! — завопил он наконец, взорвавшись аплодисментами и призывая взглядом Лёвушку присоединиться к овации. — Единственное, от чего я не застрахован, так это от внезапной любви!
Световые пятна пробежали по нему, приглашая к головокружению, к страстям… Он даже едва не крикнул: «Позвольте ваши ручки, мадам». Но вовремя спохватился: еще рано, Сёма, чрезмерно, чересчур.