Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

Казанова Джакомо

— Какой здесь свежий воздух! А у меня можно задохнуться. Не поменяться ли нам комнатами?

Она ничего не ответила.

— Значит, ты не хочешь сделать мне эту любезность, моя дорогая?

Опять молчание.

— Бели ты так держишься за эту комнату...

— Вы же прекрасно знаете, кто здесь хозяин.

— В таком случае я лягу тут.

— Сегодня?

— Да, сегодня.

— Как вам угодно. Надеюсь, вы не будете возражать, если я приду сюда утром со своей работой.

По этому ответу я понял, что хитрость Матон не уступает моей, и с той минуты почувствовал к ней бесконечное презрение. Я сразу же велел перенести

мою кровать в её комнату и поставил своё бюро напротив окна. Матон исподтишка наблюдала за всеми этими перемещениями, но плохие для себя новости встретила с добродушием и к ужину не лишилась аппетита. Хорошее вино всегда веселило её, и перед тем как ложиться, она попросила позволения разделить со мной постель. Я не возражал. Мне был явственно слышен голос Беллегарда и его приятелей, и я полагал, что стану свидетелем, как сосед будет пытаться проникнуть ко мне. Однако всё оставалось спокойным. Впоследствии я узнал, что любовника предупредили (неизвестно, кто и каким образом) о происшедших у его прелестницы переменах.

На следующее утро я проснулся с ужасной головной болью и целый день не выходил из комнаты. Моё нездоровье не проходило, и я позвал врача, который пустил мне кровь — напрасный труд, болезнь моя только ухудшилась. Матушка, всегда нежно любившая меня, сразу же пришла, весьма обеспокоенная. Так как кровопускание не принесло никакого облегчения, я принял лекарство, но и оно подействовало ничуть не лучше. На третий день некоторые признаки ясно показали мне, что я стал жертвой галантной болезни. Итак, мадемуазель Матон обманула меня по всем статьям. Никакая другая женщина не могла быть причиной сего, поскольку со времени возвращения из Польши я не имел дела ни с кем, кроме неё. Я провёл весьма беспокойную ночь, но зато придумал план отмщения. Гнев — дурной советчик, он требовал самых жестоких средств, но, к счастью, здравый смысл одержал верх, и в качестве наказания я решил лишь прогнать это недостойное существо. Едва взошло солнце, как я подошёл к её постели и стад трясти спящую, приговаривая:

— Несчастная, ты должна всё мне рассказать! Она залилась слезами и воскликнула:

— Боже мой, что с вами? Почему вы так рассердились?

— Ты ведёшь себя как подлая тварь!

— Простите меня, сударь, клянусь вам, это никогда больше не повторится. К тому же, такой пустяк...

— Так ты называешь это пустяком!

— Но ведь тот маленький золотой крестик был вам совсем не нужен...

— Что ты говоришь о золотом крестике?

— Я его спрятала...

— Так, значит, ты ещё и воровка? Хорошее дело! Но сейчас речь о другом.

— Честное слово, я ни в чём больше не виновата.

— Ты похитила у меня самое бесценное сокровище.

— О чем вы говорите?

— Моё здоровье, несчастная! Ты отравила меня. Поднимайся сейчас же, складывай свои пожитки и вон отсюда!

Она снова принялась плакать, но уже не пыталась оправдаться.

— Боже мой, что я буду делать без вас?

— Мне это безразлично. Возьми пятьдесят экю, и чтобы больше я тебя не видел. Ты напишешь мне расписку за эти деньги с указанием причин твоего ухода. Я не хочу разговоров, будто бросил тебя, воспользовавшись девической неопытностью.

Она подчинилась, не говоря ни слова, но перед самым уходом рыдания возобновились. Она бросилась на колени, и я был вынужден вывести её. Оказавшись в подобном положении, я не имел ни малейшего желания оставаться в гостинице, и через два дня снял весь первый

этаж в доме, где жила моя матушка. Глупое упрямство Матон, хотевшей скрыть всё равно проявившуюся бы рано или поздно болезнь, настолько ухудшило моё состояние, что, если бы признаки проявились на восемь дней позднее, это стоило бы мне жизни. Меня лечили так же плохо, как раньше в Аугсбурге и Везеле, если читатель помнит об этом. Многие не давали мне прохода своим любопытством о моей принцессе, но я коротко отвечал им, что она обманула меня и была прогнана. Через несколько дней мой брат Джованни пришёл ко мне и сказал со смехом:

— Граф Беллегард и четверо его приятелей заболели, как и ты.

— По заслугам, нечего было отираться возле неё.

— Хитрец, тебе хотелось сохранить красотку для одного себя.

— Однако они не очень-то проницательны, если не догадались, почему я прогнал эту проклятую гризетку.

— Как они могли знать? Весь город думает, что ты в совершенном здравии.

— Что ж, теперь ты можешь утешить их, рассказав о моей болезни. Но я никогда не дошёл бы до такой глупости, как они, чтобы самому без всякой нужды объявлять об этом всему свету.

Вылечившись, я отправился посмотреть знаменитую лейпцигскую ярмарку. Благоволение фортуны в фараоне и бириби доставило мне в Дрездене четыреста дукатов, и я отправился с аккредитивом на три тысячи экю к банкиру Гофману.

Со мной вместе ехал весьма интересный старик, управляющий саксонскими рудниками. Он рассказал мне одну историю, незначительную саму по себе, но примечательную тем, что она навсегда останется тайной для русских. Оказывается, императрица Екатерина, которую все считали брюнеткой, на самом деле имела светлые волосы. Когда она была ещё ребёнком, этот человек каждый день видел её в Штеттине.

С тринадцати лет её причёсывали свинцовыми гребнями, потому что она была обещана Петру Ш, а в России всегда хотят, чтобы принцессы императорской крови были брюнетками, так как светлые волосы весьма распространены по всему государству. В последний день ярмарки, как раз когда я садился обедать, у меня в столовой неожиданно появилась отменно красивая женщина — это была Кастельбажак.

— Вы здесь, моя прекрасная дама!

— Увы! Я приехала две недели назад.

— И собрались ко мне только сегодня!

— Мы нарочно избегали встреч с вами.

— Кто это мы?

— Шверин тоже здесь.

— Значит, бедняга в Лейпциге?

— Да, и сидит в тюрьме.

— Что же он натворил?

— Подал фальшивый вексель. Несчастный, что с ним будет? Он мог бежать, но не захотел, решившись лучше отправиться на эшафот.

— И вы не расставались с ним целых три года, с того времени, как я видел вас в Англии?

— О, мой дорогой Казанова, пожалейте нас, не вспоминайте прошлое, спасите от бесславной смерти человека, который позорит своё имя. А ведь речь идёт о каких-то жалких трёхстах экю.

— Для Шверина я не сделаю ничего. Этот негодяй чуть было не отправил меня на виселицу своими фальшивыми банковскими билетами.

— Но неужели и моя судьба безразлична вам?

— Вы — другое дело, и если пожелаете ехать со мной в Дрезден, я дам вам триста экю, как только правосудие разделается с этим мошенником. Для меня всегда оставалось загадкой, почему столь привлекательная и красивая женщина связала себя с подлецом, у которого нет ни ума, ни таланта, ни даже пристойных манер, а вместо состояния — один лишь княжеский титул.