Любовные утехи богемы
Шрифт:
…Улыбка Байрона. Возможно ли это? Мы ведь привыкли представлять его где-нибудь на вершине скалы, созерцающим бушующее море, не правда ли? Но забываем при этом, что в литературе, как и политике, человек имеет право создавать себе тот образ, какой посчитает нужным. Разочарование во всем и «байронический» вид — уловка. Маска. В действительности — молодость, ирония и… смех. Истина в этом есть — почему бы нам не допустить, что Байрон смеется над легковерными людьми, готовыми в угоду общественному мнению поверить любой глупости и нелепому наговору? Такова одна из версий.
24 мая 1824 года в доме Мюррея Байрон уничтожил свои записки; он вел их довольно долго. Отношение к этому и теперь самое разное.
«Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? Черт с ними! Слава Богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностью, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо, — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением.
Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. Охота тебе видеть его на судне».
С этим перекликаются слова самого Байрона: «Я хочу, чтобы мою бедную голову не засахаривали и не мариновали…»
Король жизни
Мысль и Слово — средства Искусства. Порок и Добродетель — материал для его творчества.
Не приписывайте художнику нездоровых тенденций — ему дозволено изображать все.
В сущности, искусство — зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь.
«Благие намерения — это чеки в тот банк, где у вас нет счета», — считал Уайльд. Эмоциональный, капризный, этот любитель парадоксов без труда покорил парижские салоны. Одетый в кричаще обтягивающие костюмы, он хвастливо выставлял напоказ свои завитые локоны и грим перед гомосексуалистами и светскими дамами. Он со смакованием поддерживал свою скандальную репутацию. В Лондоне его чаще всего видели с Альфредом Тернером, снискавшим дурную репутацию поставщика женственных мальчиков (его «дело» размешалось по адресу Литтл Колледж-стрит, 13). В этом заведении комнаты были украшены в декадентском стиле, окна держались завешенными, а освещение создавали неяркие лампы. Именно там Уайльд знакомился с молодыми людьми, которые, по уклончивому выражению трибунала, который судил писателя, не принадлежали к лучшему обществу. В действительности у Уайльда был ярко выраженный интерес к тем молодым людям, которых сейчас мы назвали бы «шпаной». Из любви к провокациям он привозил их ночевать в «Савой», где сам он постоянно жил. Он тратил состояния, покупая им одежду и угощая их роскошными обедами с шампанским в отдельных кабинетах. Его излюбленным подарком был золотой портсигар. Таких он купил несколько десятков.
Уайльд, который открыто признавался в том, что у него нет друзей, а есть только любовники, уже водил Жида в грязные заведения на Монмартре, где всегда было полно разного сброда. За старое он принялся и в Алжире. В сопровождении гида, который по его воле оказался ужасно отвратительным (по мнению Уайльда, такие были лучше всех остальных), они ринулись в лабиринт улочек, где было обнаружено ничем не примечательное кафе. И спустя несколько мгновений они заметили восхитительного подростка, который вошел, достал из жилета тростниковую флейту и принялся волшебно играть в сопровождении молодого прислужника-араба, который оставил свои тарелки и взялся за дарбуку. После нескольких часов музыкального экстаза Уайльд склонился к Жиду и сказал ему вполголоса: «Dear, вы хотите этого маленького музыканта?» Затем два приятеля просят гида устроить дело и удаляются в загадочный дом с двойным входом. «Уайльд достал из своего кармана ключ и провел меня в крошечную квартирку из двух комнат, где немного позже к нам присоединился отвратительный гид. За ним следовали два подростка, на каждом из них был бурнус, закрывавший лицо.
В Алжире тогда Оскара Уайльда сопровождал неразлучный с ним Бози (или лорд Альфред Дуглас), цинично торговавшийся с услужливыми нищими родителями о покупке пятнадцатилетнего мальчика с глазами газели. «Здесь так много красавцев, — писал Уайльд одному своему другу. — Молодые просто восхитительны, мы с Бози буквально потрясены».
Параллельно с Уайльдом предавался развлечениям Андре Жид. Они прекрасно знали друг друга. Несколькими годами раньше они вместе сотрудничали в литературном журнале «Ля Конк», который выпускал Пьер Луи.
Испуганный той откровенностью, с которой эти два человека демонстрировали свою гомосексуальность, Жид напишет: «(…) эти два существа (…) и юный лорд, которого я начал видеть очень четко, этот будущий маркиз, сын короля, этот двадцати летний шотландец, заклейменный, развращенный, пожираемый болезненной жаждой постыдного, который ищет позора и находит его, сохраняя при этом двусмысленное изящество (…). Такие типы можно видеть в исторических трагедиях Шекспира. Уайльд! Есть жизнь более трагическая, чем у него! Если бы он был более внимательным, если бы у него было больше способности быть внимательным, это был бы гений, великий гений, но он сам говорит это и знает это: «Мой гений я вкладываю в мою жизнь; в мои произведения я вкладываю только мой талант. Я знаю это и в этом трагедия моей жизни». Вот почему те, кто узнает его, вблизи испытывают ту же дрожь ужаса, которую я всегда испытываю рядом с ним…»
С первой же их встречи Жид был очарован Уайльдом. В его записной книжке за 10 и 11 декабря 1891 года можно прочитать надпись большими буквами, пересекающими всю страницу: «Уайльд, Уайльд». Жюль Ренар, который встретил их в декабре 1891 года у Швоба, отметил: «[Жид] безбород, простужен, излишне огромные челюсти и глаза между двумя жировыми складками. Он влюблен в Оскара Уайльда». А последний так описал его портрет: «Он дает вам сигарету, но право выбора оставляет за собой. Он не обходит стол, а переворачивает его. У него каменное лицо с красными прожилками и длинные зубы с огромными дырами. Он сам огромный и носит огромную трость».
Неосторожный стишок, как бы вскользь брошенный в общество Бози, о любви, «не смеющей себя назвать вслух», пара фраз из книг Уайльда, дым сгоравших писем — послужили искрой, из которой разгорелся пожар. Возник беспрецедентный судебный процесс. Один из редких во всей мировой истории, когда подобное юридическое разбирательство довели до завершения. Обычно такие дела против оскорбления нравственности, если возбуждаются, то заканчиваются по традиции ничем.
Во время процесса над Оскаром Уайльдом атташе турецкого посольства протестовал против вынесенного писателю приговора от имени миллионов мусульман, для которых гомосексуальность не является грехом, и предлагал ему убежище на Востоке…
Дальнейшее известно. Заключенный «С.3.3» вышел из тюрьмы больным человеком.
«My own darling boy, — писал Уайльд Дугласу, — все на меня злятся за то, что я опять возвращаюсь к тебе, но они не понимают… Чувствую, что, если могу еще мечтать об истинных произведениях искусства, я мог бы их создавать только рядом с тобой. Прежде было не так, но теперь все переменилось, и ты можешь возродить во мне энергию и ощущение радостной силы, необходимые для всякого искусства. Верни меня к жизни, и тогда дружба наша получит в глазах мира иное значение… И тогда, бесценный мой, я снова буду Королем жизни!»