Любой ценой

Дмитриев Николай Николаевич

— А мы будем знать, где они собираются наступать, и заодно спутаем им планы, — генерал кивнул головой. — Гут. Что еще?

— Разработана операция «Цвай шпинне».

— Что? Два паука?

— Да. Это две другие группы, экселенц… Те, что с радиостанцией и телефонами. Мы не планируем резать линии русских. Мы к ним подключимся. И все разговоры шифром станем передавать сюда, в штаб. Причем офицер-шифровальщик будет анализировать обстановку на месте, по сумме переговоров, а шифровать и посылать в штаб сразу выводы. Тогда

передачи будут короче.

— Гут… гут… — Генерал прошелся вдоль стола. — Шифр… Шифр… У русских ведь тоже будет шифр… А вы с ним справитесь?

— Я уверен, экселенц! Задержка будет минимальной.

— А сколько за это время успеют прошагать их дивизии?… Нет, дорогой Кнопф, нет… Одной уверенности мало. Надо предусмотреть все! С гарантией! Да, я решил!… Мы захватим штаб русского батальона и возьмем шифр! И еще, Кнопф. Как вы планируете переправить радиостанции через окопы и проволочные заграждения?

— Мы замаскировали их под русские санитарные повозки, экселенц. Сейчас ищем проходы…

— Вот! — генерал остановился и ткнул в карту пальцем. — Я думаю, Кнопф, пока мы с боем будем захватывать штаб русского батальона, ваши санитарные повозки пройдут в тыл к противнику беспрепятственно… А?

— Колоссаль, экселенц!

И донельзя довольные друг другом, оба они склонились над столом, принявшись увлеченно отыскивать место возможного проникновения в русские тылы…

* * *

После многообещающего заявления Тумановой и такого неожиданного решения штабс-капитана прапорщик Щеголев от расстройства чувств нахлестался вдрызг и теперь, с трудом оторвав от подушки тяжелую, как чугун, голову, попробовал оглядеться.

— Где я?… — парусиновая палатка поплыла перед глазами прапорщика.

— Так что тут, вашбродь, — захлопотал вокруг офицера неизвестно откуда вынырнувший денщик. — На аэродроме…

— К-какой аэродром?… — захлопал глазами прапорщик.

— Так что докладаю, вашбродь, как вы-с вчера были малость выпимшы, то изволили приказать везти вас прямо сюда. Поскольку как вы есть заступивший на боевое дежурство без сроку.

— К-как без сроку?… — вконец обалдел прапорщик. — К-кто п-приказал?

— Никто, вашбродь, — денщик недоуменно вытаращился. — Вы сами изволили… И промеж господ офицеров объясняли, будто решили вы этот… Как его?… А, той… Приз!… Всенепременно достигнуть… Вот.

— Приз?… — в мозгу прапорщика что-то забрезжило.

— Да вы примите, вашбродь, — засуетился денщик. — Примите… Вот, рассольчику… И стопарик… Враз полегчает.

Перед носом прапорщика замаячила большая, граненого стекла, рюмка.

— Отстань… — прапорщика аж воротило от сивушного духа.

— Примите, вашбродь, — не отставал денщик. — Пра слово, полегчает… Господа офицеры завсегда так делают.

Последний аргумент оказался неотразимым, и, зажмурившись, Щеголев опрокинул рюмку. Средство

и впрямь оказалось действенным, так что через малое время прапорщик соображал уже весьма здраво.

— Значит, боевое дежурство… На аэродроме…

— Именно так, вашбродь… Именно… — обрадовался денщик. — И «ньюпор» ваш приготовить велели.

— Что, машина готова?

— А как же, вашбродь, всенепременно готова, — денщик заботливо приводил офицера в порядок. — И механик докладать прибегал. Только спали вы…

Конец фразы явно прозвучал упреком. Щегол ев крякнул и, щурясь на ширь аэродрома, выбрался из палатки. Все вокруг было пронизано свежестью раннего утра. В пронзительной синеве неба таяло перистое облачко, за летным полем желтели соломенные крыши ближнего хутора, а на аэродромной линейке, несколько прячась в тени подступающего леса, выстроились тупоносые «ньюпоры», ряд которых замыкал чудом сохранившийся «фарман-милитэр» с элеронами, свисающими, как слоновьи уши.

— Хорошо… — муть похмелья отступила, и Щеголев, довольно передернув плечами, прислушался.

— Летит!… Вашбродь, герман летит! — завопил чей-то голос.

Щеголев закрутился на месте и, сразу узнав характерный силуэт «таубе», закладывавшего вираж где-то над усадьбой Дзендзеевского, рванул на стоянку.

— Запускай!… — еще издали скомандовал прапорщик и, как лихой гусар, с разбегу запрыгнул в «ньюпор».

Обслуга уже суетилась кругом самолета и, пока прапорщик устраивался в кабине, ему на голову нахлобучили шлем, и механик, вцепившись руками в лопасть винта, крикнул:

— Контакт!…

— Есть контакт! — крутанул ручку магнето прапорщик, и мотор, словно ждавший этой команды, сразу заработал…

* * *

А тем временем делавший разворот германский аэроплан вызвал переполох и у обосновавшихся в усадьбе штабных.

— Герман!… Атакует!… Счас бонбы кидать зачнет!…

Все, кто был во дворе, попрятались, как могли, а унтер-офицер уже торчавший со своей «ФН» на обычном месте, просто нырнул под крыльцо, прикрывшись на всякий случай мотоциклеткой. В то же время несмотря на всеобщий гвалт два фейерверкера из обслуги зенитки тщетно пытались добудиться своего поручика.

— Вашбродь!… Вашбродь!… Вставайте!… Герман летит!

— Герман?… — последнее заклинание оказалось магическим, и поручика как ветром сдуло с кровати. — Огонь! Я счас!…

— Так той, вы ж наказали… — фейерверкеры недоуменно переглянулись. — Так вы ж наказали, чтоб без вас ни-ни…

— Какой ни-ни, мать вашу! — испуская проклятья и путаясь в шароварах, артиллерист поспешно натянул форму и рявкнул: — За мной, олухи!

Все вместе они вылетели к своему «уайту», зычная команда: «Ор-р-рудие!…» — тут же вернула обслугу к своему делу, и зенитка послушно бухнула, повесив высоко в небе белое облачко разрыва.