Любожид
Шрифт:
Эрос не скупится на стрелы, он разбрасывает их не считая!
«Антисемитизм для русских, да и вообще для всех народов, – это как вонь для скунсов. Всегда, когда скунсу грозит опасность, он поднимает хвост и выпускает зловоние, так и антисемитизм. Вспомните – еврейские погромы 1905 и 1916 годов – они были как раз накануне мировой войны и катастрофы русской революции. А погромы в Германии?…»
Рыжий мужчина с голубыми глазами левита стоял позади Нели Рубинчик и держал в ногах несколько гигантских дерматиновых папок, раздутых от холстов.
– Все думают, – продолжал он, – что эта Империя вечна, что если у нее атомное оружие и черт знает сколько танков,
Его собеседником был известный иллюстратор Достоевского, Толстого и всех остальных русских классиков Григорий Израилевич Буини, который привез сюда, в Новодевичий монастырь, целую машину чемоданов с рисунками, офортами и картинами. И еще человек тридцать молодых и пожилых художников и художниц с гигантским количеством картин, а также двадцать музыкантов со скрипками, флейтами и виолончелями и дюжина людей с портфелями, набитыми семейными реликвиями – старинными шкатулками, статуэтками подсвечниками и вазами, – стояли тут, на каменном подворье Новодевичьего монастыря. В краснокирпичном флигеле монастырского собора, ныне Музея древнерусского зодчества, два раза в неделю – по средам и пятницам – комиссия Министерства культуры СССР определяла стоимость вывозимых евреями предметов искусства и назначала пошлину за этот вывоз.
Неля приехала сюда с дочкиной скрипкой. Без разрешения Министерства культуры ни один музыкальный инструмент, даже детскую скрипку-четвертушку, из Империи вывозить не разрешалось, и к десяти утра все в этой очереди уже перезнакомились и отвозмущались этими фашистскими порядками. Художники, которых власти травили, называли бездарностями, мазилами, абстракционистами и чьи работы никогда не пускали на легальные выставки и давили бульдозерами на выставках нелегальных, – эти самые художники вдруг здесь, за пару дней до эмиграции, узнавали, что их картины, оказывается, являются национальным достоянием страны и поэтому они, авторы, должны за вывоз этих картин уплатить государству тысячи рублей. И такие же суммы, то есть полную стоимость, нужно было платить за музыкальные инструменты, старинное серебро, вазы, статуэтки.
– Нет, вы только подумайте! Я купила эту вазу в магазине, заплатила триста рублей и думала, что она моя. А оказывается – нет! Я не хозяйка ни своей вазы, ни даже своих подсвечников! То есть, пока вы тут живете и работаете на них, они вам разрешают пользоваться вашими вещами, а когда вы уезжаете, то все ваши вещи – это их собственность! Даже рисунки моего трехлетнего сына я должна у них выкупать! Я не знаю – было такое при рабском строе?
– А вы не находите иронии в том, что мы, жиды, привезли свои картины на оценку в православный храм?
– Слушайте, в прошлую среду они мне сказали, что каждая моя картина стоит тысячу рублей! Я им сказал: знаете что? Возьмите их у меня по пятьсот! Даже по триста!…
– А вы слышали, что сделал Эрнст Неизвестный? Он поставил ультиматум: или они выпустят его скульптуры без всякой пошлины, или он позовет в свою мастерскую иностранных корреспондентов и на их глазах разобьет свои скульптуры кувалдой!…
– Пять лет назад мы выступали в Пензенской области, в глухой деревне. За всю историю этой деревни мы были там первые артисты. И колхозников это так растрогало, что они решили нам что-нибудь подарить на память. Но там такая нищета, Господи! Так они повели нас в какой-то сарай, где навалом лежало всякое старье – прялки, самовары, старые косилки. И мы выбрали себе два самовара, которые еще не проржавели. Мы могли взять и десять – они нам дарили хоть все. Но мы взяли только два. Так теперь я должна платить за то, что спасла эти самовары! А? Что вы на это скажете?
Но к десяти часам все эти возмущенные речи уже истаяли в монастырской тишине, очередь разбилась на мелкие группы, объединяясь только при появлении каждого выходящего из комиссии, которого засыпали вопросами «Что пропустили?» и «Какая пошлина?». Допросив очередную жертву этой комиссии, очередь снова возмущенно бурлила минут пять – десять, а затем возвращалась в свое прежнее состояние томительного ожидания. Какой-то толстяк в джинсах
– Вы посмотрите, что мы все, оказывается, рисуем? А? Грязь! Грязь, гниль, убогость и какую-то жуткую, гнетущую дисорганику! Но почему? Почему сотни совершенно незнакомых людей разного возраста разных школ и разных талантов рисуют практически одно и то же?
– А правда, почему? – спросил холеный Буини, одетый в длинный черный шелковый пиджак-куртку и белоснежную сорочку с отложным воротником.
– А очень просто! Художники первыми видят и выражают духовную суть общества, – сказал голубоглазый. – И вот эта суть в картинах – сверху танки, а внутри гнилье и распад! Разве не так? Каждый ребенок с детства знает, что в школе он должен говорить одно, а дома – другое. Но если нужно врать учителю, то почему не соврать матери, а потом – жене, детям? Грязь заполняет эту страну, как разбухающее тесто. И от этой гнили тут все и рухнет, изнутри…
– А может быть, мы рисуем все здешнее черными красками, потому что мы вообще «жиды-очернители»? «Разрушители гармонии»? – усмехнулся Буини.
– Конечно! – подхватил левит. – Мы испытываем «звериную ненависть ко всему русскому», мы «хотим закабалить русский народ» и так далее! Но самое интересное, что все эти художники, которые стоят вот тут, испытывают не звериную ненависть, а звериную любовь ко всему русскому! Да, да! Почему лучший русский скульптор – еврей Антокольский? А лучший русский пейзажист – Левитан? Черт возьми, каждая его картина – это объяснение еврея в любви к России! Ни один русский художник не сравнился с ним в этом! А ведь иудаизм вообще запрещает евреям рисовать и лепить! Но стоит еврею вырваться из рамок запретов, как он начинает рисовать не Палестину, а свою любовь к России! Даже Шагал! Да вы спросите самого себя: почему ваши иллюстрации Толстого, Достоевского, Пушкина – самые лучшие? Или нет в России талантливых художников? Ерунда! Просто русские художники вовсе не любят свою Россию, уверяю вас! Не будем говорить о Глазунове – он спекулянт и просто торгует Россией. Но вспомните настоящих и самых русских – Репина, Сурикова и даже Васнецова. Где там любовь в смысле любования, обожания? Нету! С обожанием великие русские художники всегда рисовали только Палестину. Да, да, не смейтесь! От икон Феофана Грека и даже еще раньше до совершенно потрясного «Явления Христа народу». Это уже просто русская «Песнь песней» Израилю! Нет, так любить свою Россию, как Иванов Палестину, русские не могут. А могут только евреи. Но если мы, при нашем национальном оптимизме и нашей мистической любви к России, рисуем не пленительные русские пейзажи, а вот это, вот эту грязь и распад, то вы можете представить себе, какое количество гноя уже накопилось в этой стране?
– А вы уверены, что в Америке общество чище? – спросил Буини.
– А кто едет в Америку? – сказал голубоглазый. – Нет, в Америку едут только те, кто хочет себя продать. Я, правда, не знаю, купят ли там нашу русскую грязь, но, может быть, как экзотику и купят. А я лично хочу очиститься от всего этого…
– Даже от любви к России? – спросил Буини.
– О, от этого в первую очередь! – воскликнул рыжий. – Потому и еду в Израиль, в Кармел! Вы знаете, что такое Кармел? Это еврейское Сорренто – даже лучше! Надеюсь, Кармел перебьет мою влюбленность в Вологду!
– А если нет? Если оттуда вы будете бредить Вологдой, как Иванов Палестиной?
– Что ж, это может случиться… – вздохнул рыжий. – Но я хотя бы вывезу туда своих детей. Не в Америку же мне ехать с ними! Вы знаете, что происходит с нашими детьми в Америке? Вы почитайте письма оттуда. Во всех школах – наркотики, черные, проституция и школьная беременность. А в Израиле мои дети хоть будут иметь нормальное детство!
– Но там же армия, даже для девочек! И арабы со всех сторон! – продолжал искушать его Буини.