Любвеобильный джек-пот
Шрифт:
– Итак, если я правильно понимаю, – перебила его Лия, все еще продолжая оглядываться от неприятного колющего ощущения в затылке. – Сушков ни с кем здесь не дружил, никому не поверял своих тайн и не делился планами. Так?
– Ну, да, так. – И тут вдруг ни с чего Георгий Сергеевич тоже насторожился. Пару раз глянул настороженно куда-то ей за спину и заторопился сразу. – Пора мне, гражданка. Работы полно. Листва словно очумела. То зеленая стояла, стояла, а теперь сыплется дождем. А вам... Вам тоже, думаю, пора. Где
Гольцов вышел на улицу минут десять спустя. По тому, как именно он оттуда вышел и с каким выражением ужаса на застывшем, будто маска, лице, Лия поняла, что правильно сделала, отказавшись от идеи посещения корпуса. Такого, наверное, не выдержали бы даже ее подготовленные нервы.
– Идем отсюда. – Он ухватил ее под руку и потащил к воротам, приговаривая треснувшим каким-то голосом: – Господи! Какой ужас, Лия!!! Какой это ужас!!! Это же наши дети... Хорошо, что ты не пошла туда! Очень хорошо... Готов поспорить, такого ты еще не видела...
Они выбрались с территории детского дома-интерната и быстро пошли вверх по грунтовой пыльной дороге туда, где они оставили машину Гольцова. Старенький «Фольц» уткнулся потрепанной мордой в заросли бузины, терпеливо дожидаясь их возвращения.
Лия быстро шла под руку с Гольцовым, то и дело оглядываясь на поселение осиротевших детей.
– Не смотри туда, не нужно, – попросил он вдруг и легонько сжал ее ладонь в своей.
Она послушалась, ускорив шаг. До машины оставалось еще метров пятьдесят, не больше.
Продуваемая насквозь березовая посадка, вдоль которой тянулась грунтовка, неприветливо встряхивала бронзовой листвой. Солнце без конца ныряло в пухлые облака, нагоняя на землю широкие полосы мятущихся теней. По воздуху привидением скользила липкая паутина. Пахло сухой травой, подпревающими листьями, за неделю успевшими устлать землю плотно и ровно, и холодным загородным запустением.
Именно этим, думала Лия, вышагивая рядом с Гольцовым, должно быть заполнено запустение: холодным сквозным ветром, неуютными шорохами и тревожным треском крыльев вспорхнувших птиц.
– Узнала что-нибудь? – обронил Гольцов, когда до машины осталось каких-то пять-шесть метров.
– Почти ничего. Был скрытен. Ни с кем не дружил, тайнами не делился. Общался со всеми, здесь так заведено, по-другому не получится. Что-то намечалось такое, что-то вроде тайной симпатии между ним и молоденькой воспитательницей. Вроде бы подкармливала она его то котлетами, то конфетами.
Лия вдруг поймала себя на мысли, что ей неприятно было об этом как слышать, так и говорить. Надо же, а она-то думала, что никого, кроме нее, у Саньки в жизни нет и быть не может.
– И что? Чем это закончилось? – поторопил ее Гольцов, когда она внезапно замолчала, споткнувшись на полуслове.
– Тем, что заведующая ее едва за косы не оттаскала за такое
– На самом деле она ее в карцере продержала три дня. Есть у них тут и карцер, представляешь! А там холодно, сыро и крысы еще. Девица, говорят, потом неделю заикалась. Но почему-то не уволилась, работает и по сей день, – хмыкнул Гольцов и вдруг присвистнул: – Та-аак, а это что еще такое?! Кто же это нас тут проведать решил в наше-то отсутствие?!
Тот, кто решил проведать его машину, в средствах был не особо изобретателен. Все, на что его хватило, это проколоть передние колеса и сунуть под левый дворник записку, неровно нацарапанную на куске тонкого серого картона.
– Ничего себе! – воскликнула Лия, прочитав записку и возвращая ее Гольцову. – Это уже улика, Дим! Это уничтожать нельзя.
– Да... Это стоит приобщить.
Он влез в машину, долго рылся в бардачке и наконец вытащил оттуда маленький целлофановый пакетик. Свернул записку за края, сунул ее в пакет и тут же убрал в бардачок.
– Надо же, как перепугались, Дим! – Глаза у нее впервые за все время загородной поездки ожили. – А с колесами теперь что делать? Эвакуатор вызывать?
– Не нужно эвакуатора. У меня две запаски – как знал, кинул в багажник вторую, – похвалился Гольцов, раскрывая багажник. – Мало ли, думаю, что словим на проселочной дороге... Оказывается, нас словили.
– Слушай! А они нам ведь угрожают, да?! – Она присела на корточки и, склонив голову, задумчиво пробормотала: – Угрожают, конечно. Как там было написано: еще раз сунетесь, плохо будет. Кому плохо? Почему плохо? И насколько плохо? А с чего это их так разобрало, а, Дим?
Дима все больше молчал, размышляя.
Он все время размышлял: когда машину домкратил, когда колеса изуродованные снимал, когда потом запасные ставил. Размышлял, сопоставлял, вспоминал все, что наговорили ему испуганные пацаны и одна девчонка с перебитым носом и грязным бантом в коротких волосах. Нестройный хор этих хриплых от вечной простуды голосов до сих пор жужжал в его ушах.
– Санька он хороший... Добрый, – улыбалась застенчиво девочка, поддергивая постоянно сползающие с нее спортивные штанишки. – Он со мной конфетами делился, когда ему Елен Пална приносила.
– И со мной... – раздалось сбоку и сзади, Гольцова окружили со всех сторон; посадили сначала на единственную табуретку, а потом уже взяли в плотное кольцо. – И со мной... А мне однажды полбатона отдал. А сам почему-то есть не стал.
На его вопрос о возможном тайном злодействе Сушкова, все в один голос рассмеялись.
– Да он из своего обеда половину малышам раздавал, хотя и голодал. Чтобы он мог кого убить!..
– А он врал, вот, – обрадованно вспомнила девочка с замызганным бантом.