Любвеобильный джек-пот
Шрифт:
– Неправда! Сама ты врешь!
– Нет врал, нет врал! Все время врал! – Ее тусклые глазенки наполнились мутными слезами, а обветренные губы задрожали. – Говорил всем и Зое Ефимовне, что Елен Пална к нему больше не ходит, а она ходила, ходила, ходила. Я сама слышала!
Зоей Ефимовной оказалась заведующая. А Еленой Павловной соответственно та самая молоденькая воспитательница, которая втайне ото всех подкармливала Сушкова.
– А вот и нет! Ей бы, знаешь, что Зоя Ефимна сделала бы! – наскочил на девчонку один из старших пацанов. – Она бы ей такого устроила! На
Тут на него зашикали другие его сверстники, и через минуту разговор сам собой затух. Сколько ни пытался потом Гольцов их разговорить, все было бесполезно. Пришлось идти в обход. Он походил по корпусу, внутренне содрогаясь от того, в каких условиях содержатся дети. Поговорил о школе, об уроках. Потом снова подозвал к себе девочку с бантом и, усадив ее себе на колени, начал потихоньку обо всех расспрашивать.
Девочка не была смышленой, нет. Ему приходилось по несколько раз перекраивать на все лады один и тот же вопрос, прежде чем она понимала, чего от нее хотят. Но, поняв, говорила охотно и по существу.
Она рассказала ему, что ее зовут Сима. Что мамка ее опилась и замерзла зимой в нетопленой хате. Папка сидит в тюрьме.
Обычная для страны картина сиротства, подумал тогда Гольцов. Пьянство, наркомания, разгул, преступления...
Ее подобрали и обогрели соседи по деревне. Потом вот привезли сюда. Может, и в какое-нибудь другое место отвезли бы, но тут совсем рядом. Деревня в десяти километрах. У нее тут полно знакомых. Есть даже троюродный брат. Тут много таких... А Саша был здесь чужаком. Очень умным его считали учителя и не любили за это. А заведующая почему-то не ругала. Наказала однажды, когда он убежал. А потом не стала. Он же все время возвращался.
– А в какие дни он убегал, не помнишь? – зачем-то спросил Гольцов, сам еще не понимая тогда, зачем ему это.
– Не-а, не помню. Это Елен Пална должна помнить. Потому что она плакала всегда, когда он убегал. Никто не видел, а я видела, – похвасталась девочка с бантом. – Она тихонько плакала, чтобы никто не видел. А то ее бы снова наказали.
– А как найти Елену Павловну? Она где живет? В интернате или в городе?
Гольцов осторожно теребил короткие волосики на голове ребенка, поглаживал по худеньким лопаткам. Скажи ему кто-нибудь год назад, что он станет это делать, он скривился бы от брезгливости. Сейчас же ничего не мог поделать с душившей его жалостью.
– В городе? А это где? – Девочка слегка приоткрыла рот от удивления.
– Ну, это... – как же ей объяснить про территориальную административную единицу, он понятия не имел.
– Она в деревне живет, в Сытниково, – облегчила ему задачу девочка, бесхитростно улыбнувшись. – У нее там дом остался от бабушки. Сирота она, Елен Пална. Она тоже здесь жила раньше! Потом ее Зоя Ефимовна обучила. И взяла работать. Поначалу Елена Пална ночевала тут. А потом стала в деревню ходить. Далеко-оо...
Расспрашивать о причине Гольцов поостерегся. На них уже стали косо посматривать. Взрослые ребята начали сбиваться в стайки и с подозрением перешептываться. Единственное, о чем еще осмелился спросить бедного ребенка Гольцов,
– Это цыган! – прошептала девочка, побледнев так, что губы сделались землисто-серыми. – Шалый Ванька! Он тоже в Сытникове раньше жил. А как дом его сгорел, так он сюда и перебрался. Он злой! Злой и страшный. Его все боятся!
– А Елена Павловна боится? – решил уточнить Гольцов.
– Ага!
– А Зоя Ефимовна? А Георгий Сергеевич? – Больше он тут никого не знал, а то бы стал перечислять до бесконечности. – А Сашка Сушков боялся?
Девочка улыбалась ему растерянно минут пять, переваривая в скудном уме все вопросы, что он торопливо на нее ссыпал.
Потом поправила сползающий бант на макушке, облизала шершавые губы и начала перечислять, загибая для верности пальцы:
– Зоя Ефимовна на него орет, значит, не боится. Она никого здесь не боится. Георгий Сергеевич с ним самогонку пьет и песни поет по ночам, грустные такие, протяжные... Значит, тоже не боится. А Саша тоже не боялся... Саша с ним дрался! До болячек дрался.
– До каких болячек? – не сразу понял Гольцов, отпуская девочку с коленей.
К ним вразвалку направлялся высокий худой подросток, поигрывая в руках деревянной палкой, по виду напоминающей бейсбольную биту.
– Вот здесь и здесь! – Девочка приложила заскорузлую ладошку к губам и глазам. – Болячки у Сашки и у Васьки были...
– Эй, Симка! – рявкнул подросток с палкой не по-детски свирепым баском. – А ну пошла быстро отсюда! А вы, дядя, шли бы тоже. Вас ваша герла заждалась. Красивая герла, между прочим... Жорка все глаза об нее сломал...
Гольцов ушел с нехорошим ощущением и с еще худшим предчувствием.
Сбылись они у него как раз в тот момент, как он обнаружил проколотыми оба колеса и записку с угрозой.
– Что-то тут не так в этом детском доме, Лия. Что-то нехорошее делается здесь за этим высоким забором. Государство в государстве, твою мать! Тоже мне, республика ШКИД! – пригорюнился Гольцов, трогая машину с места, после того как поставил запасные колеса. – И Сашка еще твой помалкивает. Он же знает все, я просто уверен! Знает и скрывает. Может, он тоже замешан, а? – спросил Гольцов у попритихшей Лии и тут же ответил сам за нее: – Если и замешан, то наверняка случайно. Не верю я, чтобы он мог пытать бедных стариков и убивать их ради пенсии в две тысячи рэ. Не верю, хоть убей. Все, как один, утверждают, что он добрый пацан. Куда теперь-то?..
– Теперь, наверное, домой, Дима. Я устала очень, – пожаловалась она, опасливо озираясь по сторонам. Тень от березовой посадки легла на дорогу уродливой изогнувшейся лентой. – Темнеет... Скоро совсем станет темно. Где мы тут будем это Сытниково искать. Завтра сверимся с картой района, тогда уж и поедем с утра. А на сегодня у нас еще одно место неохваченным осталось.
Неохваченным их поисками местом оказалась не так давно открывшаяся ночлежка для бездомных. Называлась она красиво и по-доброму приютом и фасад имела весьма симпатичный, облицованный желтым сайтингом. Но внутри...