Любви все роботы покорны (сборник)
Шрифт:
– Это как, христианский обычай? – спросил старик.
– Суеверие, – неохотно признал Петр. – Однако владыка сказал не снимать. Люди, мол, от полноты души ленты вешают. Но место святое, источник освящен во имя Ильи-пророка.
– Это еще тоже бабушка надвое сказала. Илья-пророк по небу на золотой колеснице катается, запряженной златорогими баранами. Позади олень бежит, золотые рога, ледяные копыта. Как олень ледяным копытом в воду ступит, вода холодной станет, и с этого дня купаться нельзя. В руке у Ильи молнии, оттого в Ильин день грозы сильны. Так русские люди верят? Можешь не отвечать, сам знаешь, что так. Вот только не могу я в этой роли пожилого еврея представить. По всему выходит,
– Эти разговоры и я слыхал, – веско произнес Петр. – Ерунда это и пустословие. Стыдно за суеверами повторять. Никаких русалок нет, они только в сказках бывают. Придумали девок с рыбьими хвостами и тешатся собственной глупостью.
– Рыбьи хвосты немцы придумали. У них в воде ундины обитают, так те с хвостами. А наши русалки да мавки ничем от настоящих девушек не отличаются. Это же утопленницы молодые, с чего бы у них хвосты повырастали? А в роднике – совсем иное дело, тут родница. Криница-то мелкая, в ней и захочешь, не утопишься. Откуда в таком месте русалке взяться? Родницы и древяницы вроде как боги стародавние, из тех, что помельче.
– Бесы.
– Ну, бесы, называй, как хочешь. Только от беса скверна, а от родницы вода всегда чистая. Ее и пить хорошо, и мыться ею.
– Слушаю я тебя, – произнес Петр, – и не понимаю. Ты в Бога-то веруешь?
– А этого я и сам не знаю. Не знаю даже, крещеный я или нет. Я в сорок первом родился, уже во время войны. Тогда в деревне народу мало уцелело. Одни говорили, что меня бабка носила крестить, другие – что не успела. Церковь-то от бомбежки сгорела, книги все сгорели, и батюшка погиб. Бабка померла, мне ничего не сказавши, да я и не интересовался. Время было такое, что верующим сказаться стыдно было. А я уж привык. Мне на старости лет лоб крестить не с руки.
– Чего ж тогда сюда пришел?
– Помочь, зачем же еще? Ты же не ломать взялся, а строить. Строить – дело хорошее, значит, надо помочь.
– Нет уж. Тут такое дело, с молитвой надо строить. Так что, спасибо, добрый человек, но я уж как-нибудь сам.
– Как знаешь. – Старик поднялся. – Ломик я тебе оставлю. Он у меня, правда, тоже не крещеный, но без него несподручно. А лом, как ни крести, в распятие не обратится.
– Вера горами двигает.
– Только если твоя вера лом в распятие превратит, чем землю ковырять будешь? Вот ведь оно как…
Старик ушел, а Петр в этот день больше не работал. Замутил старик ему душу, что воду в купели, теперь не знаешь, когда и отстоится. Ох, лукавый старичок!.. И разговоры у него не деревенские. Чует сердце, дед сюда послан искусителем. Да еще родница эта… Какая там может быть девка, если оттуда люди пьют?
Петр прибрал инструмент, затворился в своей келейке и, превозмогая боль в натруженной спине, отбил поклонов вдвое против обычного. С искусом только так бороться и надо.
Ночью проснулся, оттого что почудился ему плеск воды и звонкий девичий хохот. Открыл глаза, лежал, зорко вслушиваясь в ночные звуки. Коростель скрипит, так что отсюда слышно. Кузнечики надрываются, обещая жаркий день. А ни плеска, ни взвизгов не слыхать. Приснилось…
Сны Петру виделись часто, и все смутительные,
Безобразный сон, но все же понятно, что посылается таковой в наказание за неверие в юные годы.
Другие сновидения были куда хуже. Снились женщины. Красивые и дурнушки, знакомые и такие, которых в жизни не видал и не мог видеть. Но все представлялись в таком виде, что иноку и подумать совестно. А он во сне не только глаз не отворачивал, но и мерзости всякие вытворял. Утром, вспомнив сон, молился, поклоны отбивал сугубо и трегубо, стараясь заглушить бесовский зов плоти, но ничто не помогало. Ушел от людей в пустынь, но оказалось только хуже. Богомолки, порой совсем молодые, лезли в купель нагишом, нимало не стыдясь монаха. Тут уж глаза отводи не отводи, а иной раз увидишь не предназначенное для иноческого взора.
Но сейчас сон отпустил по-хорошему. Мало ли, что смех почудился и плеск. Оно, конечно, глупый смех вводит в грех, но ведь не сам Петр смеялся, чужие смешки пригрезились. Потому Петр сонно перекрестился и, поворотившись к стене, заснул крепко.
Утром, после всех положенных молитв, приступил к трудам. Решил, покуда готовые ямы не заплыли, поставить хотя бы пару столбов. Но прежде пошел к кринице, омыть лицо и набрать воды для питья. И едва не упал, поскользнувшись на мокрой, залитой водой земле. Что за нелегкая? Бывает в праздник водосвятия, когда народ к источнику валом валит, неаккуратные богомолки кругом криницы столько воды поразливают, что без резинового сапога не подойдешь. Но сейчас лето в середине, только купальские дни прошли. Летний день час мочит, минуту сохнет. Не могло такого со вчерашнего дня остаться, да и сухо было с вечера, уж это он помнит, подходил попить воды из горсти. Может, приходил кто с утра пораньше? Петр оглянулся… – нет, не было никого. Лужайка перед источником недавно выкошена, и отава густо серебрилась росой, только след самого Петра темнел на этом фоне. Если кто приходил утром, он бы росу с отавы посбил. Откуда же вода у криницы?
Сразу вспомнился дурной сон, громкий смех и плеск воды. Может, и вправду ночью, пока роса не пала, приходила пьяная компания с бесстыжими девицами, плескалась водой, а может, и гаже вытворяла что, а он проспал и не слышал.
Петр набрал воды, но пить из горсти, как привык за последние месяцы, не стал. Понес ведро в келью, кипятить.
Вода вскипела, но Петр и чаю пить не стал, как был голодный, собрал инструмент и отправился на работу.
Давешний старик говорил, что концы у бревен надо бы просмолить, а то загниют во влажной земле. Вар развести горячей соляркой и мочальным квачом как следует промазать основания бревен. Ничего такого у Петра не было, да и не хотелось у источника вонь разводить. А теперь и вовсе самая мысль о смолении стала противной. Пусть черти в аду смолой мажут, а тут с Божьей помощью и так постоит.
Оказалось, что бревно стоймя стоять не желает. Оно заваливалось на сторону и норовило вывернуться из ямы. Пока его держишь двумя руками, так оно ровно стоит, а чуть отпустишь, чтобы взяться за лопату, так его и перекосило. Поневоле пожалеешь о предложенной дедом помощи. Петр вздохнул и вновь принялся сражаться с непокорным бревном. Вспомнилось поучение, что слыхал в молодые годы: «С бревном не дерись, ты его сломаешь – ничего хорошего не будет, оно тебя сломает – тоже хорошего не будет».