Любви все роботы покорны (сборник)
Шрифт:
К сожалению, ночь, пусть даже зимняя-долгая, все равно заканчивается рассветом.
В голове поселились шмели и устроили там дискотеку. Прыгали так, что ни одна мысль не могла удержаться больше нескольких секунд. Руки снова тряслись, но сегодня это уже было честное похмельное дрожание, никакого сравнения со вчерашним. Любое движение отдавалось волной боли в голове… короче говоря, легче стало.
И я повторил.
И на следующий день тоже.
И на следующий тоже.
Коньяк кончился только через неделю, и я твердо знал, что у моей любимой тоже все уже кончилось.
Из зеркала выглянула чья-то опухшая, мрачная и заросшая морда. Обожгла взглядом маленьких красных глазок, дохнула таким перегаром, что хоть свечу зажигай.
Я протянул руку за бритвой и обнаружил, что в подставке все еще стоят две зубные щетки.
Выбросить лишнюю в мусор показалось невероятным кощунством, и я… Вы когда-нибудь пробовали сжечь на газовой плитке длинную пластмассовую палочку? А со щетиной?
Зато после этого в комнате уже не чувствовалось запаха перегара.
Вещи в шкафу тоже были сложены аккуратно. Бережной женской ручкой. Полотенца с полотенцами, а белье с бельем.
Вот разве что на столе имел место бардак, и под столом устроили групповой секс бутылки из-под коньяка.
Головой я понимал, что пройдет неделя – и пропадет порядок в шкафу, пол снова покроется слоем пыли, а запах сожженной пластмассы развеется уже к вечеру. Но в сердце поселилось ощущение невероятной потери – огромной и непоправимой.
Это же надо. А месяц назад я был уверен, что все уже давно похоронено и забыто.
Похоронено.
Зря я подумал это слово.
Ой, зря.
Ну, какое мне дело, когда и где ее похоронили? На кой черт оно мне да и ей тоже? Припереться на могилу? А там муж. Или сын. Вот будет приятно встретиться, правда? И что нам тогда – вежливо сказать друг другу «Здрасьте!»?
Цветы положить? Боюсь, что пролежат они там как раз к визиту кого-либо из родственников. Того же мужа, например. Вот обрадуется цветам от незнакомца. В принципе то же, что и лично встретиться, а может, даже и больнее, потому что неизвестность.
Нет, глупая это идея, ей-богу, глупая!
Не буду этого делать. Ей-богу, не буду.
Я воткнул мобилу в розетку, терпеливо выждал, пока не перестанут билимкать эсэмэски, немного удивился, что их так много набралось за всего-то пару недель. Удивился и даже встревожился… но все оказалось в порядке.
Спам. Просто спам.
Залез в Интернет и через полчаса уже знал, где она работала. А что вы хотите, двадцать первый век на дворе. Думаю, лет десять-пятнадцать спустя я через полчаса работы смогу сказать кто, где, когда, с кем… а еще лет через пять – и сколько раз, а может даже – и в какой позе.
Это была не самая тяжелая часть работы.
Дальше началась социальная инженерия, но и в этом я слегка разбираюсь. Вот, скажем, я месяц назад звонил вам в контору и имел дело с… простите, забыл, как звали, а фамилия ее была как-то так или похоже…
– Ой, вы знаете! – сказали мне с работы. С ее работы, с ее скучной работы, где
– Ой, вы знаете! – сказали мне. – Ой, вы не знаете! Она умерла!
Конечно, я сделал вид, будто совершенно не в курсе.
– Да, очень неожиданно, кто бы мог подумать, мы тут все в шоке, так взволнованы, так озабочены, я вон тоже провериться решила, и Галина Сидоровна тоже, а муж мне так и сказал…
Знаете, что оказалось самым трудным? Вставить в поток короткий и вроде совершенно невинный вопрос. Вставить так, чтобы казалось, что интересуюсь я не столько малознакомой мне женщиной, а весьма актуальным для каждого жителя большого города вопросом. На этот случай есть универсальная коммуникативная отмычка, рекомендую. Короткая, всего из трех слов. Вот эти слова «А то сейчас». Дарю, пользуйтесь.
– А где хоронили? А то, знаете, сейчас…
– Да, сейчас и дорого, и мест нет, а за подхорон такие взятки берут!.. Я ее семью понимаю, хотя могли бы, конечно, и более внимательно отнестись, а так на окраине, туда ведь не поездишь… Где окраина? Ой, далеко… На…
Чтобы болтливая дамочка НЕ насторожилась и, не дай бог, не стукнула мужу или еще кому, пришлось сделать в разговоре два поворота, и только потом сказать, что я чуть позже перезвоню.
Тетка-болтушка солгала. Не такая уж и далекая была окраина, и не так уж трудно оказалось туда добираться.
Ненавижу свежие кладбища. Впрочем, не то что ненавижу, а скорее не люблю. Стройные шеренги свежих могил, и даты – одна за другой, как на календаре. Послушно и дисциплинированно, будто в армии. Рядовой такой-то, я! Ложись! Есть! Такой-то! Я! Ложись! Есть!
Словно стоишь в строю и ждешь, когда очередь дойдет и до тебя.
Другое дело старые, полузаброшенные кладбища пятидесятых-семидесятых годов. Там не солдаты лежат. Там скромный крестик с полустертым «1953» граничит с роскошным бюстом «1994», на котором выбит мордатый дядя в норковой шапке да еще с мобилой в руке. Сейчас многие еще помнят, что означала мобила в тысяча девятьсот девяносто четвертом, а лет через полсотни будут здорово удивляться. Как сейчас мы удивляемся памятникам в виде дерева с обрубленными ветвями. Лично я слышал с десяток версий об этой моде шестидесятых, и больше всего мне нравится вариант о последнем из рода.
Если, конечно, термин «нравится» вообще здесь пригоден.
Но есть у новых дисциплинированных кладбищ и преимущество, а именно – сторож и книга, где все записано.
Кто, когда и самое главное для меня – где.
Там, наверху, то ли издевались умышленно, а, может, плевать они все хотели на нас. Так или иначе, но как раз к моему визиту подтянулась и очень неслабенькая метель.
Снега и так было почти до колен, а тут он еще и обрадовался возможности полетать. И не просто так, а в морду. И за шиворот тоже.