Любви все возрасты покорны
Шрифт:
— Спасибо, хреново, — ответил Стас. — Буду, наверное, дней через десять, не раньше.
— Ой, в Париже и хреново, что так?
— Да понимаешь, выхожу ночью на балкон, внизу Париж, в небе луна, а мне на эту луну волком выть хочется. Хочу домой, хочу поесть Анюткиных беляшиков, нашей рыбки и прижаться к любимой попке своей Кнопочки. Кстати, она у тебя так и не появлялась, не звонила?
— Да как тебе сказать, — ответила Люся, — вообще-то, мы недавно с ней встретились в магазине, и я затащила ее к нам. Часа три сидели,
— О чем?
— Ну, о чем мы можем с твоей Кнопочкой болтать? О ней, о тебе, конечно, о вас.
— Люся, — взмолился Стас, — не томи, что она говорит обо мне?
— Ой, Господи! Я ей поклялась, что ничего тебе рассказывать не буду.
— Люсенька, милая, ну по-родственному, — простонал Оболенский, — она вспоминает меня? Скучает, хоть немного?
— Кстати, а почему ты ей сам не позвонишь?
— А что я ей могу сказать? Банальное: "Я тебя люблю!". Я ей, между прочим, сразу из Испании звонил. Из Лондона два раза, так она трубку бросает.
— Значит, тогда еще рано было, она еще не созрела для разговора с тобой, — ответила Люся. — А теперь, я думаю, в самый раз. Но, если ты протянешь еще десять дней, то, может быть, станет поздно. Стаська, я тебе расскажу то, о чем обещала не говорить, но ты меня не выдавай.
— Могила, Люсенька! Могила! Клянусь!
— Так вот, слушай. Пришли мы к нам домой, чай пили, болтали, вдруг слышу, мой мобильник звонит, а я его в гостевой комнате оставила. Зашли туда, я поговорила с дочерью и потом вижу, что Анна подходит к стулу, на котором висела рубашка. Я думала это Шуркина. А она эту рубашку прижимает к лицу и говорит: "Это Стаськина рубашка, это запах его тела, я его чувствую". И вот тут у нее слезы градом потекли. В общем, забрала она у меня твою рубашку, сказала, что стирать не будет, а будет с ней спать и вдыхать запах твоего тела.
Еще вот, что я хочу тебе сказать. Вы два дурака. Один в Париже на луну воет, а другая спит с его рубашкой в обнимку. Звони ей немедленно, говори, что хочешь. А лучше всего, бросай ты все и приезжай. Докажи женщине, что она тебе дороже всяких денег. Понял меня? — закончила Люся.
— Люсенька, ласточка, спасибо тебе. Целую! — радостным голосом прокричал Стас и положил трубку.
Господи, — подумал он, какое простое решение — взять и прилететь. Набрав номер телефона Анны, он молился, чтобы она оказалась дома.
— Анечка, только, пожалуйста, трубку не бросай, — сказал он, услышав ее голос.
— Хорошо, — ответила Аня.
— Кнопочка, как ты там? — спросил Стас тихим голосом.
— Как всегда — лучше всех, — так же тихо, ответила Анна.
— А мне вот здесь — хуже всех, — продолжил Стас, — я так по тебе соскучился, что вою на луну. Еще, я познакомился с твоей дочерью и ее мужем.
— А зачем ты с ней знакомился?
— Встретились, поговорили о тебе, она мне давала твои стихи почитать. Я познакомил их с семейством моего сына.
— Нет,
— По-моему, я произвел на твою дочь хорошее впечатление, — не обращая внимания на ее вопросы, продолжил Стас. — Надеюсь, что она будет моей союзницей и поможет нам, наконец, помириться.
Анна молчала.
— Анечка, почему ты молчишь? — встревожено спросил Оболенский.
— А что бы ты хотел от меня услышать? — поинтересовалась Аня.
— Одну единственную фразу, что ты меня ждешь. Хотя бы это.
Несколько минут в трубке было молчание.
— Приезжай скорей. Я тебя очень жду, — сказала Анна почти шепотом и положила трубку.
Когда Оболенский принимал решение, он немедленно приступал к действию. Завтра я буду у твоих ног, Кнопочка моя, — думал Стас, набирая номер телефона аэропорта.
Глава 8
На следующий день Анна со Светланой Афанасьевной сидели в кабинете Александра Ивановича. Шура заметил, что впервые за много дней, Аня была в приподнятом настроении. На ней был новый красивый костюм с короткой юбкой.
— Анна Александровна, — обратился он к ней, — почему вы все время носите брюки? У вас, оказывается, такие красивые ножки.
— Спасибо за комплимент, господин Радченко, буду знать, — ответила ему Аня с улыбкой.
Женщинам надо было решить кое-какие производственные дела и получить комиссионные за несколько сделок в бухгалтерии. Пока они разговаривали, наступил обеденный перерыв. Шура предложил дамам дождаться конца обеда в комнате отдыха за чашкой чая или кофе.
— Когда ваш господин Оболенский вернется? — поинтересовалась Светлана Афанасьевна.
— Вчера вечером он разговаривал с моей женой и сказал, что будет дней через десять.
Зазвонил его мобильник.
— Да, — ответил Шура. — О! Станислав Георгиевич! Приветствую тебя. Вот сидим в твоей комнате отдыха со Светланой Афанасьевной и Анной Александровной. Ждем, когда кассир с обеда вернется. Дамы интересуются, когда ты приедешь.
Телефон неожиданно отключился.
— Что-то связь прервалась, — удивился Шура. — Ну, все-таки из Парижа звонит.
Прошло минут десять, когда в комнату буквально ворвался сам господин Оболенский.
— Оба-на! — воскликнул Шурик, — за десять минут из Парижа — это круто!
Стас был в длинном плаще, его потрясающие локоны распущены, глаза сияли, он улыбался, а в руках держал огромный букет алых роз.
— Вот, что значит, человек в Европе побывал, — с удивлением воскликнула начальница Анны. Таким, она его еще никогда не видела. — Да вы помолодели на десять лет, Станислав Георгиевич!
Стас на мгновение застыл, оглядывая присутствующих, даже не поздоровавшись, он шагнул в сторону Анны.