Любящие сестры
Шрифт:
Съев половину, Эммет наклонился вперед и сказал:
– Ты ведь знаешь, что означает слово «puttanesca». Это «как проститутка». Они сюда кладут всякую дрянь. – И Эммет стал в этот момент опять похож на самого себя, нахального, дерзкого, способного рассмешить ее. – Эй, Чезаре, – крикнул он вежливо и почти бесстрастно громиле в элегантном костюме. Только Энни видела озорной блеск в его глазах и легкую усмешку, скрывающуюся за доброжелательной улыбкой:
– Как твоя puttanesca? Хороша, да?
Нахмурившись, человек посмотрел на него, затем, узнав, слегка кивнул и вытер жирный подбородок. Даже если он и заметил, что Эммет вел себя дерзко, он не подал вида.
Энни наклонила голову вперед, спрятав лицо в салфетку, чтобы не рассмеяться. Она тоже была несколько
Когда они кончили есть, то оба застонали от количества съеденных спагетти. Эммет предложил немного пройтись, прежде чем брать такси. Когда они шли по Гранд-стрит, Эммет почувствовал, как неожиданно его охватил ужас, у него появилось чувство, что что-то очень тяжелое тянет его вниз.
«Боже, как же угораздило меня так влюбиться в нее?» Внешне Энни была уверенной в себе женщиной. Но он чувствовал, он знал, что внутри она была иной: мягкой, очень беззащитной, и эта беззащитность трогала его, и ему хотелось помочь ей.
Эммет вспомнил, как в сеть рыболовецкого судна, на котором он когда-то плавал, попала несчастная цапля. У нее была сломана одна нога, но она изо всех сил старалась выбраться, быстро махая крыльями и отчаянно крича. Когда он освободил замученную птицу, то подумал, не было бы милосерднее положить конец всем ее страданиям. Вместо этого он завернул ее в свою одежду и отнес домой, вычистил старую собачью конуру, которая ржавела во дворе. Он долго выхаживал бедную птицу. Но, несмотря на все его старания, она ни разу не упустила случая укусить его за палец. Он все еще помнил ее глаза, похожие на плоские черные шарики, и ее резкое карканье, как бы говорящее: «Никогда не полюблю тебя». Несколько недель спустя, когда ее крыло и нога зажили, он отпустил ее, и она улетела, даже не оглянувшись. Но что-то в этой чертовой птице трогало его. Он восхищался ее храбростью и тем, как она, казалось, смеривала его взглядом каждый раз, когда открывалась дверь ее клетки. «Никто не просил тебя заботиться обо мне, – казалось, говорила она, – поэтому не жди вознаграждения».
Вот так же безответно лелеял он теперь Энни. Но теперь ему уже было понятно, что те, кого любишь, не всегда отвечают взаимностью.
Он взглянул на нее. Она шла рядом с ним, засунув руки в карманы толстого твидового пальто, сильно сгорбившись и опустив голову, как будто готовилась к борьбе. Но с кем? Или с чем?
Ветер взъерошил ее короткие волосы, и они стояли гребнем на голове. Черт возьми, она была очень красива. Не то что эти девицы на обложке журнала «Космополитэн», которые выпячивали вперед грудь так же назойливо, как коммивояжер, вручающий тебе визитную карточку. Нет, ее красота была иной, и ее привлекательность не всегда была понятна. Это было подобно тому, как он необъяснимо любил океан в пять часов утра, когда легкий туман окутывал волны, или шелест пшеничного поля в августе, когда дует сильный ветер. Ему нравилась ее кожа, которая в солнечном свете приобретала светло-коричневый оттенок, и ее темно-синие глаза, которые под определенным углом казались черными, и светлый пушок на руках, который вставал дыбом, когда она была возбуждена. Ему нравилось, как она втягивала щеки, когда думала, и краснела, когда он замечал, что она кусает ногти, как будто он вошел в тот момент, когда она была в туалете.
Ему нравилось, как она сейчас выглядела. Каждый раз, когда она проходила под уличным фонарем, над копной ее каштановых волос появлялся на мгновение светящийся ореол, а от холода ее щеки горели красным румянцем. Ему больше, чем когда-нибудь раньше, хотелось поцеловать ее, отвести к себе домой и… но именно это пугало его. Потому что, черт возьми, нет ничего ужаснее, чем спать с женщиной, у которой один мужчина между ног, а другой в голове.
И все же Эммет знал, что если он не поцелует ее сейчас, то он будет потом всю оставшуюся жизнь жалеть об этом. В памяти его неизменно возникал образ обнаженной Энни, лежавшей на резной
– Послушай, Кобб. У меня есть идея… пойдем ко мне, – сказал он, когда они шли по Бродвею, сказал очень небрежно, хотя все внутри у него сжалось в ожидании того, что она ответит.
Она остановилась около решетки.
– Эм, – сказала она, и в холодном воздухе пар из ее рта стал клубами подниматься вверх. Она кинула на него осторожный взгляд: – Ты прекрасно знаешь, что произойдет, если мы пойдем к тебе.
– По правде говоря, я рассчитываю на эта – Он усмехнулся своей ковбойской усмешкой, за которой так много скрывалось.
– Я не готова.
– Это смешно. Разве та обнаженная женщина в Париже была не ты?
Она засмеялась, и он увидел, как румянец залил ее щеки.
– Эммет, прекрати. Перестань смеяться надо мной.
Тогда он поцеловал ее. Нагнувшись вперед и придерживая одной рукой ее плечо, а другой заднюю часть шеи, так, что ее стриженые волосы оказались между его пальцами; они были холодные и упругие Все это произошло естественно и легко. Она, видимо, чувствовала то же самое и поэтому не отпрянула. Она приоткрыла рот, и он почувствовал нечто удивительно сладостное – на ее губах был привкус десерта, который они ели в ресторане.
– О черт, – тихо сказала она отстранившись.
Мимо них спешили, кутаясь в пальто, пешеходы, проносились машины, освещая ярким светом людную улицу. Какой-то мужчина, казалось, забыв о холоде, сидел на корточках у спортивного магазина, и перед ним на старом, рваном одеяле были разложены серьги и пряжки.
Эммет заметил такси и поднял руку.
Обогреватель в такси был сломан, и одно из окон было наполовину открыто, поэтому, когда они доехали до его квартиры, расположенной около Лондон-Террас, они совсем замерзли. Как ему того и хотелось, душ, расположенный в кухне, был хорошо виден за дверью шкафа, в который он вешал пальто. Эммет мгновенно начал снимать одежду, а потом, подержав замерзшие пальцы под мышками, чтобы согреть их, начал снимать одежду с Энни. Она не сопротивлялась.
Когда они оба уже были раздеты, он дотянулся до старого заржавевшего крана и открыл воду. Задернув клеенчатую занавеску, он встал под душ.
– Ты когда-нибудь принимала душ в кухне? – сказал он и притянул ее к себе под обжигающие брызги душа. Он почувствовал, что ее напряженность спала, когда он медленно и ласково начал намыливать ей руки, затем грудь, а затем его руки стали скользить вниз по ее животу.
– Нет, – сказала Энни. – Мне хочется чего-то другого.
– Как только входишь в кухню, о чем тут же начинаешь думать? О еде? Верно?
– Так что? – Она изогнулась, и он почувствовал спазм в нижней части живота при виде ее маленькой груди с выдающимися вперед темными, почти багровыми сосками.
– Но мы только что. – Она не договорила так как Эммет вдруг сел перед ней на корточки и провел кончиком языка по мокрой шелковистой коже на внутренней части ноги. Он слышал, как она слегка застонала, когда он стал продвигать кончик языка вверх. Он чувствовал, как теплые струи воды стекают по его спине, а пальцы Энни сильно сжимают его волосы. Это было больно, но в то же время очень возбуждающе. И все же он чувствовал, как она совсем чуть-чуть отстранилась, вздрагивая, как упругая проволока. О, Боже. Она такая… такая страстная. Почему она никак не может расслабиться? Ведь это было так великолепно, что затмевало все остальное. Кроме того, насколько это было известно Эммету, она даже не спала с Джо.