Лючия, Лючия
Шрифт:
– В чем дело? – спрашивает она. Папа подхватывает ее на руки и кружит.
– Антонио, пусти. Ты повредишь спину, – упирается она.
– Ты не поверишь, – покрывая ее лицо поцелуями, говорит папа.
– Чему? Чему я не поверю?
– Это дядя Антонио. Мы получили от него в наследство поместье в Годеге! Это же моя ферма! Фермерский дом, в котором я родился. Загон, где я держал наших лошадей, а за ним пшеничные поля. Все это теперь наше!
– Кто тебе сказал? – спрашивает мама.
– Мой кузен Доменик прислал письмо. Вот оно. Читай, – протягивает ей письмо папа,
Мама оправляет передник:
– И как ты собираешься поступить?
– Мы поедем туда!
– Когда?
– В августе.
– Но я уже сняла дом на побережье Джерси.
– Отмени. Мария, решено. Мы едем в Италию. Вся семья возвращается на родину.
Розмари гладит себя по животу:
– Не знаю, папа. Ребенок будет еще совсем маленьким, а это так далеко.
– Он подрастет. Это моя родина, и мои внуки будут знать это место, как собственный дом! Кроме того, по закону Италии мы обязаны прибыть на место, чтобы заявить о своих правах на имущество в местном суде.
– Я не собираюсь тратить лето, чтобы кормить кур и доить коз в Италии, – упирая руки в бока, заявляет мама. – Мне и здесь хватает работы.
– Мы едем в Италию, Мария, – спокойно говорит папа.
– Никуда я не поеду, – возражает мама.
В комнате так тихо, что мы можем слышать автомобильные гудки, доносящиеся с Коммерческой улицы. Родители словно играют в гляделки: уставились друг на друга и, похоже, уступать никто не собирается. Братья замолкают, думая, как бы улизнуть отсюда. Нам всем известно, что сейчас последует перепалка. Так происходит с самой их свадьбы, но обычно маме приходится уступить.
– Мама, – пытаясь предотвратить ссору, умоляю я, – разве ты не рада за папу?
– Лючия, ты понятия не имеешь, что за жизнь на ферме. Твой прадед был фермером, не забыла? Его жизнь была адской, не меньше. Весь день нужно работать в поле и полночи – в хлеву. Это совсем не весело, и мы с твоим отцом уже стары для этого. Мы продадим ферму, принимает решение мама.
– Я никогда ее не продам, – бушует папа. – Никогда!
Папа говорит таким тоном, что маме приходится уступить:
– Хорошо, хорошо, Антонио. Баста! Я аннулирую договор аренды дома в Джерси, чтобы мы могли увидеть эту ферму. Идем ужинать. Теперь ты счастлив? – Мама разворачивается и уходит на кухню.
Папа провожает ее взглядом и в недоумении качает головой. Братья смотрят на меня. Я победоносно взмахиваю руками. Нам всем казалось, что хозяйство держится на папе, что он – глава семьи, но оказывается, именно Мария Сартори правит бал. Я нарушаю тишину:
– Пап, мне кажется, это здорово.
– И мне, – улыбается ему Розмари, а потом сжимает его руку и уходит наверх.
За ужином родители так и не взглянули друг на друга. После папа взял пальто и шляпу и, хлопнув дверью, ушел. Я велела Розмари пойти прилечь, а сама осталась убрать посуду. Когда мы с братьями были маленькими, мама говорила нам, что если ты ешь, когда зол, то еда превращается в яд.
– Папа еще не вернулся? – входя
– Нет.
Мама садится за кухонный стол. Я наливаю две чашки чая.
– Ты собираешься дуться весь вечер? – ласково спрашиваю я.
– Ты просто не все знаешь, – начинает она. – Я прочла письмо. Твой отец получил ферму, а его брат – деньги.
– И много денег было у дяди Антонио?
– Да, и ему была известна история ссоры между твоим отцом и его братом, поэтому вместо того, чтобы поделить поровну и поместье, и деньги, он решил иначе.
– Может, дядя побоялся, что если он завещает ферму им обоим, то они в итоге продадут ее.
– Именно так он и решил. У них в семье всегда все так сложно.
– Хорошо, но чья это вина? Тебе надо было убедить папу примириться с братом. – Мама явно удивлена моими словами. – Эта нелепая вражда длится уже слишком долго.
– Нам лучше не вмешиваться, – настаивает она.
– Ма, что хорошего в том, что папа и дядя Энцо не разговаривают друг с другом вот уже двадцать пять лет?
– Это не просто ссора, – мама с такой силой наматывает нитку от чайного пакетика на ложку, что он вот-вот лопнет.
– Дай угадаю. Деньги.
– Да, это все из-за денег. А еще из-за ее ужасного характера. Жена Энцо заявила, что твой папа приставал к ней.
– Что? – Не могу представить папу в такой ситуации.
– Безусловно, твой отец никогда не делал ничего подобного. Я там тоже была. Но Катерина настаивала на своем. Она так завидовала душевной близости твоего папы и Энцо, что готова была на все, чтобы рассорить их. И эта ложь стала последней каплей. Хотя мы с ней не поладили с самого начала.
– Почему?
– Она была этакой примадонной. Ничего не делала. Когда мы жили вместе в этом доме, только я готовила и убирала, а она палец о палец не ударила. Я была ее прислугой, потому что была младше и хотела доказать твоему отцу, что способна создать для него уютный дом и поладить с кем угодно, поэтому разумно было не противиться. Но Катерина была очень неуверенной в себе женщиной. Как мне кажется, именно такие женщины – самые опасные существа. Такие могут натворить бед почище, чем целый полк вооруженных солдат.
– И что она сделала?
– Она тратила очень много денег на себя, ее не волновало, что остальным не хватает. В конце месяца, когда мы оплачивали счета, папа и Энцо ругались. Эти размолвки отдаляли их друг от друга все больше и больше.
– Ты распределяла затраты?
– Все наличные деньги – прибыль из «Гросерии» – мы держали в специальной коробке. Это были общие деньги. Конечно, был еще счет в банке, и Катерина знала об этом. Мне никогда не требовалось много украшений и всяких других мелочей, я всегда довольствовалась тем малым, что имею. Катерине же наоборот нужно было много всего, чтобы чувствовать себя счастливой. Она чуть с ума не сошла, когда узнала, что им придется уехать из Нью-Йорка. Но дело было сделано: жребий брошен, один брат был вынужден уехать, а второй – выкупить его долю. Деваться ей было некуда.