Люций: Безупречный клинок
Шрифт:
Он застыл посреди жуткого крика, его изможденное и морщинистое лицо замерло в выражении чистого ужаса. С самого детства, с момента ритуального ослепления, его глазницы зашили серебряной нитью. Швы мерцали в свете факелов, сверкая за полем магической энергии, подобной болезненному дыму, который заключил человека в клетке конкретного момента во времени.
Композитор кивнул, и механизм опустился перед Люцием и Чезаре. Клешни раскрылись со свистом, рассевая поле психической энергии, и выронили человека на пол. Костлявые конечности глухо треснули о палубу. Он лежал там и дрожал, хрипло, неглубоко дыша сквозь почерневшие
Люций уставился на охваченного ужасом астропата, распластавшегося у его ног. Он нетерпеливо ущипнул себя за нос. Кольца плети разматывались одно за другим и она самовольно шныряла по телу псайкера зазубренными шипами.
Астропат взмыл в воздух, его легкие напряглись и старец захрипел. Спина выгнулась дугой, дыхание вырвалось ледяными клубками, пока он левитировал.
— Хммммм… — его хрип перерос в ворчание, которое в свою очередь переросло в завывание. А завывание сорвалось на крик. Туманные клубки дыхания темнели и превращались в ленты маслянисто-черного дыма, опускались вниз и обвивались вокруг тела, словно гнездо просыпающихся змей. Его голос начал прерываться, ломаться, а затем голосовые связки порвались.
С окровавленных губ псайкера полился поток непонятной тарабарщины. Покрытые окровавленным льдом изломанные зубы с треском упали на пол вперемешку с кусочками десен. Тело то билось в приступах конвульсий, то замирало. Конечности сгибались в неестественных направлениях, кости ломались и пронзали восковую плоть.
С огромными усилиями, которые оставались в столь истощенном теле, псайкер выплюнул в воздух облако шипящей черной жижи. Вещество, похожее на смолу, вскипело и закрутилось, приобретая форму шара. Люций на мгновение оторвал взгляд от этой жуткой сцены, заметив восторг на лице Композитора.
Сфера из вскипающей грязи растянулась и сплющилась в диск, повиснув в воздухе на тонкой струйке мерзкой жидкости, тянущейся от слюнявых губ астропата.
На миг поверхность предмета стала плоской и неподвижной, словно черное зеркало, прежде чем начали проступать изможденные, неприятные черты.
После нескольких мгновений из диска шипящей кромешной тьмы полностью проявилось изможденное лицо. Оно было человеческим только в самом отдаленном понимании этого слова. В нём переплетались черты богоподобной силы того, кто был возвышен в ряды Легионес Астартес и образ желтоватого худого черепа, покрытого застывшим воском. Но одна особенность все–таки была.
Его глаза.
Пара шаров, вставленных во впалые глазницы, не моргая смотрели из–под лба продолговатого лица с заостренными чертами. Они светились мрачным весельем, ненасытной жаждой знаний и еще кое-чем. Жестокости в них было больше всего. Бесконечная способность причинять невообразимые страдания, тлела в самой глубине этих глаз, как и готовность пожертвовать всем, чтобы достичь собственных целей.
Лицо заговорило губами астропата, но своим собственным голосом, который слышался так же отчетливо, как если бы этот человек стоял во плоти перед Люцием в святилище Композитора.
— Брат мой, — молвил голос, освежеванный веками, проведенными в глубинах самых тёмных наук, скрытых во вселенной, — я так не люблю подобные способы общения, и, поэтому, чтобы сформулировать послание в терминах, которые ты сможешь
Лицо задрожало и потеряло форму, снова став бурлящей жижей. Грязная вода заструилась и засочилась из тела астропата, когда психически заряженный лёд растаял.
С булькающим шипением лицо растворилось в стекавшей каплями черноте, не оставив после себя ничего, кроме затянувшегося отпечатка безжалостных, недобрых глаз, сверлящих взглядом пространство.
— Я буду ждать тебя.
Чернота исчезла мгновенно, превратившись в поток искрящегося озона и зловонного дыма. Оторванный от неестественной энергии, что удерживала его в воздухе, астропат упал на пол. Тело измученного псайкера взорвалось, соприкоснувшись с палубой. Плоть превратилась в пепел и прилипла пятнами грязи к раздробленному скелету. Его крик задержался в воздухе лишь на несколько мгновений после смерти, пока его не прервали.
— Позор, — подметил Композитор сходя с кафедры к подножию башни. Он подтолкнул сабатоном кучку пепельных костей, — прежним он мне нравился больше.
— Я знаю, кому принадлежит этот голос, — произнес Чезаре.
— Как и мы, — ответил Люций.
— Он. — Сказал Композитор, пробуя слово на вкус с лёгкой улыбкой. — Много времени прошло с тех пор, как я видел нашего брата в последний раз. Он пустил корни убежденности в своей значимости так глубоко, оставшись верным науке, что не может прочесть ноты Великой Песни, пронизывающие каждую его формулу и изобретение, — улыбка стала шире, тусклый свет факела сверкнул на алмазных зубах, — лишь самые слепые из нас претендуют на величайшее понимание причин и взаимосвязей сущего.
Чезаре рассердился.
— Следи за ядом, который стекает с твоего раздвоенного языка, ведьма.
— А, точно, — засиял Композитор, — каков хозяин, таков и его протеже. Ну, конечно же, апотекарий, никакого отношения к божественному ты не имеешь. Тот, кто плыл с нами сквозь эти благословенные звезды столько веков, не имея ни малейшего намека на старость. Тот, кто сражается с тем же жаром и яростью, как и другие братья, но не запятнал свое идеальное лицо ни единым шрамом. Тот, кто отказывается видеть божественные связи, позволяющие его чудесным смесям питать братьев и позволять им воплощать невозможное в реальность.
Колдун подался вперед, крепко сжимая рукоять посоха.
— Нет, Чезаре, самый молодой бог любит тебя. Его любовь к тебе чиста и безмерна настолько, что он осыпает тебя такими дарами, но получает взамен лишь проклятья и отрицание.
Чезаре сквозь зубы издал низкий басовый звук. Керамит перчаток заскрипел и завизжал, когда он сжал руки в дрожащие кулаки. Под шлемом на виске запульсировали вены, подёргиваясь в унисон с громовым стуком сердец. Композитор ощущал, как ярость апотекария обволакивает воздух вокруг брони цвета слоновой, словно гниющие лепестки, упавшие с цветка, кости.