Люди «А»

Филатов Алексей

Возможно, я смог бы стать хорошим портным. Но судьба, видя это, поторопилась выдать мне ещё один билет.

8 декабря я, как обычно, спустился вниз, сел на стул и занялся тем же, чем занимался все эти годы. Тут в комнату вбежал – нет, ворвался – Петрович.

– СССР больше нет! – закричал он с порога и рассказал о Беловежских соглашениях.

Наверное, я должен был быть потрясён. Но у меня не хватило времени, потому что Рожков тут же продолжил:

– Нет страны, нет и обязательств! Твоя подписка о невыезде теперь – филькина грамота! Сечёшь?

Я просёк. И молча кивнул.

– Вали отсюда, – распорядился Рожков. – Чтобы я тебя здесь больше не видел.

Я послушался Петровича и свалил. Вышел на нужных людей, сдал в очередной раз нормативы (у меня это стало получаться всё лучше и лучше с каждым разом), прошёл всё, что полагается пройти, и был

зачислен в ряды.

Тогда я ещё ничего толком не знал.

Алексей Филатов

Жить

Люди рождаются в боли.Потом привыкают жить.Жизнь – как чистое поле,Где жаворонки во ржи.Где все начинают с разного,А дальше – как повезет:Кому-то больше прекрасного,Кому-то – труда и невзгод.И я, начиная свои пути,Учился делать шаги,И мои первые трудностиМеня научили: не лги.Не лги ни отцу, ни материИ – важно – не лги себе:У лжи золотые скатерти,А правда всегда в борьбе.Судьбу закаляет правда,Как сталь закаляет вода.Себе говорил: «Так надо», –И прямо я шёл всегда.Мне силы хватило и волиДорогу свою сложить…Люди рождаются в боли.Потом привыкают жить.

Алексей Филатов

Простой герой

Боевому товарищу, другу и командиру –

Торшину Юрию Николаевичу

В газетах напишут герой,И выпьют стоя друзья.И скажут: «Была прямойНепростая его колея».Что жил не всегда умело,За правило – отдавать.Говорил, что лучше стоя умереть за дело,Чем без дела свое доживать.Есть такие среди нас люди,По-другому их сердца бьются,Их дела никто и никогда не забудет,Они в душах наших навсегда остаются.Жизни качнется маятник,Возвращая привычный быт.Ему не поставят памятник,Но вряд ли он будет забыт.Ведь

все одной нитью связаны,На бегу замолкая, порой.Те, что были жизнями ему обязаны,Скажут: «Помним, простой герой».

Савельев

1992. Москва. База «Альфы»

– Филатов, к Савельеву подымись! – крикнул оперативный дежурный.

Я только что отслужил свой первый день в «А». Меня ждало ночное дежурство. Бойцы толпились в комнате для сна – слово «спальня» здесь было неуместно. Спали по семь человек, сменяясь на посту каждые три часа.

Я об этом не думал. Я сидел и смотрел на то, что мне выдали: два чемодана оружия и огромный мешок средств личной защиты. Я чувствовал себя как мальчишка, получивший огромный пломбир.

А теперь мне зачем-то нужно идти наверх, к Анатолию Николаевичу Савельеву, имевшему в Подразделении репутацию монстра.

Поднимаясь на третий этаж, я вспоминал всё, что успел услышать о полковнике за этот день.

По словам бойцов, он был абсолютно безжалостен. К себе и другим. На полигоне его бойцы стреляли боевыми, а в футбол играли в шестнадцатикилограммовых бронежилетах. Он сам принимал участие в игре – тоже в бронике. После футбола вёл людей на силовые тренировки: сотни подтягиваний, полсотни подъёмов штанги, отжимания. Разумеется, в броне и шлемах.

Однажды на учёбе – брали «дом с заложниками» – он приказал новичку выпрыгнуть со второго этажа в броне и с оружием. Парень повредил спину. Других заставлял бросаться под машины, прямо под колёса. На все претензии отвечал: «В бою целее будут».

При этом был не чужд высокой культуре. Иногда он спускался из кабинета в дежурку и читал бойцам поэтов Серебряного века – наизусть. Те поэзию не слишком ценили – им хотелось покемарить на дежурстве… Но все сходились на том, что полковник службу блюдёт. Хотя, конечно, и монстр.

Это я ещё многого не знал об Анатолии Николаевиче. Однако перед дверью его кабинета невольно замедлил шаг. И постучался с опаской. Услышал «войдите» и открыл дверь.

В кабинете было темно – горела только настольная лампа. За столом, обложенный раскрытыми книгами, сидел суровый на вид человек, с лицом как у разведчика из советского кино. Казалось, он не умеет улыбаться.

Рядом со столом на полу лежала гиря. На вид пудовая.

– А, Филатов. З-заходите, – сказал полковник. – Гирю видите?

Я не успел ничего сказать, как он продолжил:

– Б-берите и начинайте отжимать. П-посмотрим, на что Вы способны.

Взяв гирю, я понял, что ошибался насчёт веса. В ней было все два пуда. Но делать было нечего. Надо было показать себя. И я начал показывать.

После тридцати отжатий я почувствовал, что силы на исходе. Больше всего боялся, что гиря сорвётся с кисти и проломит пол. Но Савельев продолжал смотреть на меня спокойно и оценивающе. И я продолжал – уже на принципе.

– П-понятно, – наконец, сказал полковник. – С-садитесь.

Я плюхнулся на стул, пытаясь отдышаться и стараясь не показывать этого. Чтобы отвлечься от горящих лёгких и бухающего сердца, я стал рассматривать книги на столе. На глаза попались маленькие изящные томики Ахматовой и Цветаевой, повёрнутые обложкой ко мне.

Савельев дал мне пару секунд. Потом спросил: – Филатов. В Подразделение зачем п-пришли?

Я взял ещё одну секунду, чтобы вдохнуть-выдохнуть, и сказал:

– Мужчиной родился – мужчиной быть хочу.

– И что такое, по-Вашему, быть м-мужчиной?

– Заниматься настоящей мужской работой. Выкладываться на все сто. Прямо идти к цели. Не вилять по жизни.

Савельев усмехнулся.

– Д-допустим. Тогда расскажите, как м-медкомиссию проходили? У Вас что-то с давлением. Н-наверное, и сердце тоже не очень? С-скрыли, значит?

Мне поплохело.

Я действительно схитрил. Перед самой медкомиссией я избавился от медицинской карты. Пока служил в Чехове, врачи ставили мне проблемы с давлением. Я знал, что с таким диагнозом в «Альфу» не возьмут, поэтому я забрал в поликлинике карточку и «потерял» её. А Савельев об этом откуда-то узнал. Наверное, сделал контрольный звонок в поликлинику, и в регистратуре меня вспомнили. Что-нибудь ляпнули. И вот теперь я сижу тут и обливаюсь потом.