Люди, горы, небо
Шрифт:
«Ну, ну, ну, ты не дуйся, – снисходительно семафорит мне ее взгляд, гася и зажигая в зрачках искры, – ты мне, конечно, приятен, но и эти горы мне приятны, и частокол леса, истлевающего вечерами по кромке вершин, и какая-нибудь случайная краска, размазанная вдоль неба, да мало ли что?!. Ну, ну, ну, не сердись же, я иначе не могу. Но я еще буду думать, как нам быть с тобой, только ты не торопи меня, ладно?»
И опять, в паузе между двумя песнями: «Наверно, я тоже люблю тебя, но дай мне разобраться, что такое – любить тебя. Это ведь совсем не одно и то же, что любить Тутошкина или Володю Гришечкина. Наверно, это значит – любить мир, в котором ты живешь, мир твоих теоретических выкладок, замысловатых конструкций,
Вот как. Подобно Вольфу Мессингу, я могу читать мысли на расстоянии. Мне кажется, что я могу их читать. И читать в том виде, в каком они меня больше устраивают.
Костер мало-помалу затухает, и мало-помалу шумными ватагами расходимся мы по палаткам.
Но я еще долго сижу у припорошенных перхотью золы углей. Становится все темней. Почему-то нет луны. Луна за горами. И они – пик Инэ, Джугутурлючата, Софруджу – сейчас зловещи, обескровлены, сухи до звона. Перекатываются по их острым ребрам громы камнепадов. От них исходит первобытный мрак, напластовываясь повсюду тенями, зла. В долине, окруженной такими горами, должны происходить жуткие вещи, чудеса первородные, колдовские ритуалы.
Да, да! Но вот вспыхивают в девичьих коттеджах живые огоньки. Как в пантомиме, в окнах кружатся и мелькают шаловливые силуэты. Ничего жуткого. Тут везде люди. А где люди, тьма исчезает.
Ага, вот и луна! Выбравшись из-за тучи, она повисает ослепительным диском на тонкой нитке, протянутой между шпильками звезд.
Начинается сказка.
Я человек взрослый, кандидат наук, и не даю разыгрываться воображению. Сказки для меня – пройденный этап. Но, правда, иногда я об этом грущу.
ГЛАВА ПЯТАЯ
На завтрак – манная каша. В альплагерях ею злоупотребляют больше, чем горохом. Видимо, она полезна не только детям.
Тутошкин быстренько очистил миску и уже поет:
– Каша манная да ночь туманная, да ты ушла от меня, окаянная…
С нами сидит, новый инструктор Алим – «такой щебетун, рот большой, зубы большие, а вообще почему-то симпатичный».
– Каша манная – это вещь, – говорит он, тщательно облизывая ложку. – Вот, помню, спускались мы однажды вниз и, как часто водится, опаздывали к контрольному сроку. А опаздывали потому, что, где другие обошлись бы сухомяткой, мы разводили варево. Вот и в тот раз сварили на последнем биваке огромную кастрюлю манки, всю осилить в один присест не смогли и тащили впереди поочередно, как барабан. Доедали на ходу. Старший не вытерпел, приказал выбросить к черту, а мы на такое кощунство не осмелились, выскребли ее до донышка уже у ограды лагеря. Восхождение нам, правда, засчитали, мы возвратились почти в срок. Но она же нам и сил придала!
Алим говорит почти без акцента, но очень быстро. Масляно-черные его глаза смеются. Он ужасно к себе располагает. Чувствуется, что с ним мы заживем душа в душу.
С шутками и прибаутками идем получать трехкилограммовые палатки-памирки и прочее снаряжение: готовимся к Софруджу.
– Софруджу – это что, – сверкает большими зубами Алим, – мы ее раскусим в два счета.
– Ну да, оно и видно, – недоверчиво тянет Володя Гришечкин, глядя на ее сияющий
Алим хлопает его по плечу.
– Во-во! Насчет этого у альпинистов уже анекдот сложен. Приезжают в лагерь новички – и глаза у них круглые: «Вот это и есть вершина?! О-го-го!! А это рюкзак?! Ну и горб! А это инструктор?!. Однако рожа!» Приезжают значкисты: «Как, эта горка?.. Подумаешь, добежим! Гм, этот рюкзачок?.. Пустяки!» И наконец, мастера: «Это стенка? Что это за стенка! Да мы по потолкам ходили!»
Смеемся вместе с Алимом.
Но «мадам» Персикова не дает нам развлекаться – того и гляди подсунет какой-нибудь брак. Дело в том, что она, вероятно, уже отходила свое «по потолкам» и теперь предпочитает более спокойное занятие – работает в альплагере кладовщицей. Все-таки горы, чистый воздух, можно бегать по лагерю только в шортах и майке, демонстрируя незаурядную для женщины мускулатуру. Да и к мужу поближе, а то ведь бродят тут вокруг да около разные ольги семеновны.
На лекцию «Опасности в горах» опаздываю – бегал в почтовый киоск дома отдыха «Солнечная поляна» за свежими газетами и журналами.
Лектор отчитывает меня за недисциплинированность и сразу же использует в качестве иллюстрации к очередному тезису:
– Вот вы и есть самая доподлинная ходячая опасность! С вашей разболтанностью…
С этим я согласиться не могу, но помалкиваю: лучше не дразнить собак…
Другими опасностями – пожалуй, с большим основанием – он считает камнепады, снежно-фирновые лавины (сухие, влажные и мокрые), солнце в любом случае, даже если туман (оно способно прежде всего вызвать ожог сетчатой оболочки глаз), оледенение скал, дождь и вообще любую погоду… В горах даже безобидный зверь может быть грозен для альпиниста. Например, туры в поисках соли охотятся по склонам гор за консервными банками, которых тут множество, это Кавказ, а не Восточный Саян, и лижут их, и могут вызвать камнепад даже там, где его обычно не ждешь.
Здесь, кроме того, есть такие горы, куда лучше не ходить, хотя с виду они, может, и безобидны. Например, Эрцог. Ее альпинисты избегают. Тогда как везде может быть хорошая погода, над Эрцогом любое легкое облачко способно извергнуть громы и молнии, из ледорубов буквально «течет» электричество.
Лектор долго еще распространяется на эту тему и, наконец, заканчивает свое выступление двумя анекдотами - что называется, «на массу сработал».
Вскользь рассказав об Эрцоге, он дает толчок воспоминаниям, а вспомнить мне есть что… Но только не вслух. Хотя, конечно, даже новички, с которыми я нынче хожу,- народ не слабонервный. Считая и девушек.
Вспомнилось, какая у нас в одном из восхождений – лет этак шесть-семь назад – подобралась неунывающая, прямо сказать, боевая группа. Вспомнил Тосика. Чем-то он напоминал Алима, тоже был страшный говорун, что-то даже во сне рассказывал, и всегда смешные вещи…
Когда однажды мы попали в грозу и спустились от греха на одну из углубленных скальных полочек, а потом еще дальше от себя спустили на веревке все ледорубы, кастрюльки и прочее, а сами сидели мокрые и стучали зубами, этот самый Тосик для полной безопасности предложил спустить и ботинки, ведь они с триконями.
Мы послушались его – смерть хоть кому не мила, зачем дразнить ее, лучше немного померзнуть. Потом глядь через полчаса, а Тосик, оказывается, только спровоцировал нас, сам же как ни в чем не бывало сидит себе в ботинках.
Мы возмутились, и кто-то намекнул кстати, что у Тосика во рту металлические зубы: «Слушай, дорогой, а ты не боишься, что тебя молнией по зубам долбанет?»
Мы ему отомстили! Он выпучил глаза, наглухо прикрыл рукой рот и сидел так битый час, не проронив ни слова. Даже смотреть было жалко.