Люди государевы
Шрифт:
Главное, было добиться послабления. И он добился его.
И хотя рядом стоял неотлучно солдат, он был уже не в холодном срубе тюрьмы, но в жилом доме.
Целыми днями он непрерывно стонал и прерывисто дышал, чтобы не вызвать подозрения.
К ночи зажгли свечу. Караульный солдат Артемонов, краснощекий малый с глуповатыми на выкате глазами, поставил ее в деревянный подсвечник на стул ближе к арестанту, чтобы лучше его видеть.
Сменщик его, солдат Елистратов, ушел в чистую половину избы спать.
— Солдат… — позвал Верещагин,
— Ну, че те, — не сразу отозвался караульный.
— Ты откуль будешь?
— Те не все одно, откуль я, издохнешь через день-другой…
— На то божья воля, — прохрипел Верещагин.
— А семья-то у тебя есть?
— Холостой я… Семью-то содержать надобно!.. На жалованье много не разбежишься…
— У меня же и семья… И денег вдоволь, а я тут лежу…
— Не надобно было супротив государя идти, воровством заниматься! — назидательно проговорил Артемонов.
— Да я государю наивернейший человек! Воровством и оговором изменников истинных страдаю!..
— Князь Иван Федорович разберет… — сказал солдат и замолчал.
Полежав немного с закрытыми глазами, Верещагин опять заговорил:
— Слышь, солдат, бросил бы ты свою службу да шел к нам в Сибирь, дак и разбогател бы… Веришь, в лесах наших соболя видимо-невидимо… А повдоль речек самородки золотые лежат…
— Э-э, — протянул Артемонов озадаченно, — за бегство по головке не погладят… А че, верно ли ты баешь про золото?.. — придвинул он стул ближе к Верещагину.
— Истинный Христос… У меня дома два самородка схоронены по кулаку, о них даже баба моя не знает…
— По кулаку! А коли поискать, то и больше найти можно, есть такие места…
— Разе такие места один сыщешь!
— А ты меня возьми… Я те покажу… — прошептал Верещагин.
— Ишь ты, куда привел! — изумился Артемонов. — Из-за тебя на виску идти?..
— Коли с умом, так никто на тебя и не подумает. Слушай, солдат, верно говорю! Все золото тебе отдам, век за тебя молиться буду, коли поможешь… Я в Сибири не прост человек был… Всякого добра полна сума! Слушай, напарник твой вчера заснул, чаю, и ныне спать будет… Ты бы мне железа помог скинуть, схоронил где ни то, а после сам-друг в Сибирь-матушку двинули б… Сибирь велика, кто тебя там найдет… Заведешь торговое дело на золото-то, к нам на Тару и киргизы, и бухаретины, и китайцы наезжают… Товар — какой хошь!.. Богатеем станешь!
Артемонов закряхтел, в глазах появился лихорадочный блеск.
— Думай, солдат, думай! Ежели меня опять на дыбу вздернут, конец мне, и золото пропадет…
— Не обманешь?
— Христом богом клянусь! Решайся… Мне бы только с недельку переждать, поправиться, и айда-пошли…
Артемонов, опершись на эфес палаша обеими руками, задумался. Потом встал и заходил взад-вперед по избе.
— Ладно! Сведу тебя к двоюродному братану покуда, он тут недалече живет… Но гляди, как обманешь, душу выну!..
Артемонов принес из сеней колун и, с полчаса повозившись, снял с ног
— Пусть лежат покуда в ногах, пойду Елистратова будить, гляди в оба…
Глава 52
В Иностранной коллегии государь Петр Великий слушал дело старца Сергия.
— Гаврила Иваныч, вице-губернатор с отчетом когда будет, по делам Тарского бунта?
— Из Тобольска писали, до распутицы прибудет, Петр Алексеевич, — ответил Петру граф Головкин. — Что с книгами теми делать, кои вицегубернатор Петрово-Соловово у Сергия в пустыне забрал?
— Много ли тех книг?
— Тридцать пять старой печати Киевской да Могилевской, да около восьми десятков рукописных, толкования всякие, к примеру, об антихристе, и превращении веры при Никоне, о последнем времени и антихристе на четырех столбцах и подобное тому.
— Одну-две отправь в Синод для хранения и для знания, или, наипаче, когда случится быть с такими противниками в разговорах, дабы обличить их безумные богохуления. Остальные все сжечь! Сжечь! — рубанул Петр рукой.
— Старца Сергия из Преображенского приказа Ромодановский прислал ли? — спросил он кабинет-секретаря Макарова.
— Прислал…
— Распорядись, Алексей Васильич, пусть приведет сюда…
Книги жгли во дворе перед зданием Иностранной коллегии. Даже из окна было видно, как пучилась, обугливаясь, кожа на печатных книгах, корчились листы рукописных книг, крошась на черные раздуваемые ветерком лоскутья. Поручик, командовавший сожжением, ворошил концом шпаги полусгоревшие книги, чтобы горели лучше.
Отойдя от окна, Петр сел в кресло и положил ногу на ногу. Он успел выкурить трубку, когда ввели Сергия. Они долго с любопытством рассматривали друг друга, Отец Отечества и отец Сергий. Наконец, Петр, отложив трубку, спросил:
— Почто ты, вор, людишек сибирских супротив моего указа быть научал?
— Оттого, что антихрист ты и антихристу безымянному власть передать хочешь, — спокойно, почти смиренным голосом ответил отец Сергий.
Петр вскочил, свирепея, но взял себя в руки.
— Не тебе, псу, учить меня! Я для пользы отечества радею, твои же богохульные помыслы ветер развеял, — кивнул Петр на окно.
— Божественные мысли не сгорят, они на веки вечные в душах людских! — сказал отец Сергий и вдруг вскинул скованные руки перед собой, яростно воскликнул:
— Душа-а в крови! В крови! Утонешь в крови русской, собака!
Петр побагровел, ощерился, черная ость усиков вздыбилась над дрожащей губой.
— Выведу вас всех, воров, под корень! Монголов захотели! — не заговорил — зашипел Петр, подойдя к Сергию. — Не для того я шведа воевал, чтобы вы опять все разорили! Долю Цареграда забыли? Под турка захотели!
— Ты страшнее турка, ты Россию надвое колешь, токмо не зришь за суетою своею! — возразил отец Сергий.
Петр неожиданно расхохотался.