Люди грозных лет
Шрифт:
Этот жаркий, обжигающий его шею шепот раскрыл ему все, что случилось. Ему сразу представился ребенок, маленький, красненький, кричащий, и она сама, в домашнем халате, с растрепанными волосами, без пудры и помады. От этого представления ему стало холодно, неуютно.
— А как же Иван Степанович, муж твой? — с трудом выговорил он первое, что пришло в голову.
— Разве ты не знаешь? — еще горячее зашептала она. — Ты же все знаешь…
— И ты… Ты сказала ему? — отстраняя ее, спросил он.
— Скажу, сегодня
Канунников стиснул зубы, с трудом сдерживая себя. Теперь и она сама, и ее слова, и особенно ее беременность были противны ему.
— Это очень серьезно, — стараясь казаться по-прежнему ласковым и нежным, заговорил он, — нужно подумать и не спешить.
— А что думать, что думать! — вскрикнула она, и этот крик показался Канунникову неестественно театральным, как и вся она казалась теперь неестественной и театральной. — Ты разве не ждал этого?
— Нет, не ждал! — решив прекратить неприятную сцену, резко сказал Канунников.
— Я не понимаю! Ты ли это, Володя?
— Как видишь, я! — хмурясь, небрежно бросил он.
— Нет! Я не таким знала тебя! Ты же столько обещал…
Она говорила все громче и громче, ожесточенно жестикулируя и округлив и так почти круглые злые глаза.
Канунников испуганно оглянулся.
— Лорочка, прошу тебя, — зашептал он, подбирая слова, — очень прошу. Тебе вредно волноваться… Мы все обсудим, поговорим…
— Да что обсуждать, — с отчаянием выкрикнула она, — поздно обсуждать!
— Это же так серьезно, так важно, — привлекая ее к себе, шептал он. — Нужно обсудить спокойно. Встретимся, поговорим… Сегодня вечером. Согласна в семь?
— Хорошо, — всхлипывая, ответила она. — Я ждать буду там же, на углу Столешникова.
Канунников попрощался с ней и, только сев в машину, облегченно вздохнул. По собственному опыту он хорошо знал, что при разрывах с женщиной страшна первая буря, а дальше все постепенно отшумит, утихнет и пойдет своим чередом. Поэтому, входя в свой кабинет, он снова был спокоен, деловит и нетороплив.
— Ну давайте, что у вас! — крикнул он секретарю, но снова позвонил сам начальник главка и опять начался неприятный разговор.
— Вы рассматривали предложение машиностроительного завода о курсах шоферов? — спросил начальник.
— Рассматривал, собственно, не я…
— Меня интересует не кто рассматривал, а кто подписывал бумагу на завод! — почти до крика возвысил голос начальник.
— Вас не было, я был вынужден, — сбиваясь, начал Канунников.
— Послушайте, Канунников, — перебил его начальник главка, — вы же не маленький ребенок. Напутали, извольте расхлебывать. Немедленно поезжайте в Комитет обороны и лично явитесь к товарищу Корнееву. Объясните все и получите указания. Вернетесь, доложите мне!
И снова телефон загудел часто и тревожно, сбивая мысли и так ошеломленного Канунникова. Взглянув
— Что вы стоите, как истукан! Это вы мне подсунули бумажонку с машиностроительного…
— Вы сами потребовали, Владимир Андреевич, я только сообщил вам…
— Сам, сам! Идите, позову! — видя, что секретарь всерьез собирается оправдываться, крикнул Канунников и, выждав, пока тот ушел, с отчаянием схватился за голову. — И что за день сегодня разнесчастный! Одно противнее другого. Черт бы взял и эти курсы и эту Веру!
Минут десять сидел он, не зная, что предпринять. Если бы это было раньше, он запросто пошел бы к Корнееву, уговорил старика, выкрутился и дело могло ограничиться «отеческим внушением». Теперь же, после разговора с Лорой, женой Корнеева, одна мысль о встрече с ним приводила Канунникова в дрожь.
«К отцу поехать, рассказать все», — мелькнула спасительная мысль, но он тут же отбросил ее. Отец никогда не вмешивался в служебные дела сына, и сколько он ни обращался к нему за помощью, всегда отвергал его просьбы, строго выговаривая:
— Сын ты мне дома, а на службе просто Канунников Владимир — и все! Сам, сам думай и никогда не надейся ни на тетю, ни на дядю, ни на папу с мамой.
«Если знает старик о Лоре, я погиб! Погиб, и ничто меня не спасет», — в отчаянии думал Канунников.
— На войне как на войне! — после раздумья вслух проговорил он, решив по привычке не избегать своих противников, а идти прямо на них и своим упорством победить.
— Мусенька, — позвонил он секретарше Корнеева, своей давней приятельнице, девице неопределенного возраста с темными, злыми для всех и ласковыми для него глазами, — как ваше здоровьице?
— Владимир Андреевич, сколько лет, сколько зим, — запела в ответ Мусенька, — что же это вы нас совсем забыли?
— Дела, Мусенька, дела и заботы!
Поболтав о ничего не значащих пустяках и рассказав два самых последних анекдота, Канунников осторожно, как пловец на гибельном месте, приступил к делу.
— Как поживает ваш шеф? Опять день и ночь сидит и вам ни сна ни отдыха?
— И не говорите, Владимир Андреевич, всех замотал старик!
— Мусенька, а вы не слышали, о нашем машиностроительном он ничего не говорил?
— Как не говорил! Еще вчера приказал к шести часам пригласить… как их? Сейчас посмотрю, я записала. Да, да… Вот! Инженера Яковлева и механика Полозову. Сейчас разыскивать буду.
— Мусенька, звонить по предприятиям совсем не ваше дело. Это наша обязанность. Будьте спокойны! Ровно в шесть они будут у вас, — все так же воркующе ответил он, продолжая напряженно размышлять: «Но что же обо мне думает старик? Что думает?»
Этот вопрос нужно было решить во что бы то ни стало, и решить его можно было только в разговоре с самим Корнеевым.